Лес который со всех сторон. Что такое лес? А кто такая Баба-Яга

Здоровье

Возникает вопрос, почему же Блок, коль скоро любил Шахматово, не попытался его спасти. Все же он жил в Петербурге, у него было имя, ему могли бы пойти навстречу, ну, выдали бы какую-нибудь там охранную грамоту, да и просто если бы он сам поехал в Шахматово, то, возможно, никто не посмел бы разорять дом поэта. Ведь говорили же мужики Марии Дмитриевне Менделеевой, приезжавшей в Шахматово: "Вот если бы сама Любовь Дмитриевна, она хозяйка..." А Марию Дмитриевну не пустили.
Тут много причин и чисто психологических, и вполне объективных.
Самое главное состояло в том, что Шахматово по сравнению с происшедшим в России казалось мелочью, пылинкой. Катаклизм был так огромен и всеобъемлющ, что, право же, смешно было бы для Блока, который себя не отделял от России (уж если гибнуть, то вместе с ней, а спасаться - тоже вместе с ней), думать о спасении какого-то дома с мезонином, стоящего на лесной опушке. И хоть с чисто фактической стороны встреча двух поэтов около Зимнего дворца у костра скорее всего легенда, Маяковский с его поэтической интуицией был очень близок к истине, только он сдвинул акцент. Блоку жалко было Шахматова, он плакал о нем во сне, но приносил его в сознательную жертву революции, как и самого себя, как и всю Россию. Насчет старой России от него, конечно, не зависело, можно было только принимать или не принимать в сердце своем, Шахматово же зависело хоть в какой-то степени и практически. Что же, тем сознательнее, значит, была эта жертва.
"Поэт был уверен, что Шахматово и все, что там было, должно погибнуть, - и в этой гибели он видел необходимую неизбежность, возмездие... Не мог спасать пожитки из той бури, которую считал очистительной... Ни сам А. А., ни Л. Д. не только не ехали спасать Шахматово, но, вероятно, находили даже странным думать о чем-нибудь ином, кроме совершавшихся тогда событий" [Журов П.А. Сад Блока. Рукопись. Пушкинский музей].
О верности этого наблюдения свидетельствуют и слова самого Блока: "А что там (то есть в Шахматове. - В. С.) неблагополучно, что везде неблагополучно, что катастрофа близка, что ужас при дверях, - это я знал очень давно, знал еще перед первой революцией..." [Блок А. Памяти Леонида Андреева, - Собр. соч., Л., "Советский писатель", 1932. Т. 9. С. 191]
"Художнику надлежит знать, что той России, которая была, - нет и никогда уже не будет. Европы, которая была, нет и не будет. То и другое явится, может быть, в удесятеренном ужасе, так что жить станет нестерпимо, но того рода ужаса, который был, уже не будет. Мир вступил в новую эру".
Ясно, что при таком ощущении событий смешно было бы суетиться, спасая Шахматово, или, как правильно выразился П. А. Журов, - пожитки.
Кроме того, надо представить себе общую обстановку тех лет, чтобы понять, что даже и при желании все-таки ни самому Блоку, ни его жене, ни его матери было в те годы не до Шахматова.
Холод и голод. Паек. Борьба за существование самое элементарное. Когда человек озяб и голоден, его мысли и желания скованы, деятельность заторможена, интересы притуплены.
А жизнь изменилась резко. Взглянем только на два списка, на два реестрика, на два столбика цифр, как будто бесстрастных и сухих, но увидим, что за каждым списочком стоит образ жизни, сама жизнь, все ее благополучия или весь ее ужас. Дело в том, что Блоки всегда вели расходные записи. Книжечки небольшого формата в хороших переплетах хранятся сейчас в Пушкинском доме. Можно удивляться, конечно, совместительству в одном человеке огромной поэтической души и пристрастия к скрупулезным расходным записям, но тут дело, очевидно, в воспитании, в привычке, в семейных традициях, если хотите, а не в глубоких свойствах души. Итак, листаем бегло и выхватываем наугад некоторые записи в расходных книжках по Шахматову. Дпя экономии места на странице будем писать эти записи не столбиком, как они сделаны в книжке, а в строку, хотя столбиком получилось бы гораздо нагляднее.
"Корова Лысенка - 95 р. Шкворень - 50 коп. Уряднику - 2.62. Рассада - 1 р. Сошник - 20 коп. Подвода - 1 р. 50 коп. Лошадь - 124 р. Дробь - 1 р. 70 коп. Две бочки - 65 коп. 10 фунтов клеверу - 3 р. 63 к. (имеются в виду, конечно, клеверные семена.- В. С.). Гряды - 60 к. Пять дней бороновки - 3 р. 50 к. Три поденщика - 85 коп. Печник - 1 р. Две бабы по два дня - 1 р. 60 коп. На чай малярам - 40 коп. Перевозка снопов - 40 коп. Сушка овса - 70 коп. Колка льда 3 р. Поденщик 2 дня возил лед - 40 коп. Открытое письмо - 3 коп. Ананьевне за январь - 4 р. Николаю - 25 р. Письмо-телеграмма - 59 к. Колесная мазь - 1 р. 50 к Веревка - 1 р 80 к Деготь - 1 р. 60 к. Осинковским бабам за жнитво - 1 р. Четверо граблей - 2 р. 40 к. Две косы - 3 р. 20 к. Вилы - 75 коп. Подкова - 15 к. Бабам за сушку - 3 р. Чай и сахар - 2 р. 50 к...."
Ну и так далее и так далее. Можно переписать хоть все расходные книжки Блоков.
В том же Пушкинском доме хранятся отдельные записки Любови Дмитриевны, но уже не в книжечке с хорошими корками, а на серой, крупноволокнистой, оберточной, короче говоря, бумаге. Да и то на жалких бумажных обрывках. Выписываем некоторые из многочисленных записей, опять же нарушая столбики:
"Тряпки - 10.000.000. Платки брюссельские - 1.500.000. Платочки 15.000.000".
Речь идет не о приобретении, разумеется, платков и тряпок, а о их распродаже. Что касается приобретений, то списки выглядят так:
"Вареная картошка - 3.000.000. Дрова - 10.000.000. Лекарства - 1.035.000. Доктор - 5.000.000. За квартиру - 1.500.000. Молоко, клюква - 1.320.000. Яйца - 2.500.000".
Имеются и списки вещей, намеченных для продажи. Выписываю, перескакивая с цифры на цифру: "18. Ломаная лампа мамина. 19. Тетин пустой шкаф. 20. Театральная коллекция. 21. Тряпки из сундука. 22. "Le theatre". 23. Кресло зеленое столовое. 24. Ширма из красного дерева. 27. Шкаф книжный тетин, ореховый. 28. Зеркальный шкаф, мамии. 29. Погребец. Картонка с военными значками. Трости. Военные сапоги. Воротнички и манжеты. Качающийся бювар. Диванчик с решеткой..."
Ну и опять там: "Картошка - 7.000.000. Дрова - 10.000.000. Лекарства 5.000.000".
Согласимся, что при образе жизни, который вырисовывается из этих реестриков, людям было бы не до домика с мезонином, оставшегося на далекой лесной поляне, а фактически в другом мире, на другой как бы даже планете, открытой всем ветрам и всем бедам.
В Шахматово Блок больше не ездил, но видеть его видел, и много раз. Ну, во-первых, не однажды видел во сне. В записных книжках читаем. "Снилось Шахматово: а-а-а...", "Отчего я сегодня ночью так обливался слезами в снах о Шахматове?", "Сны, сны опять: Шахматово по-особенному..."
Во-вторых, до самой смерти почти, уже в июле 1921 года (а умер в августе), Блок слабеющей рукой писал новые строки в поэму "Возмездие", ловя слабеющим уже воображением дорогие сердцу картины. Не исключено, что сам Блок слабел, а воображение работало обостренно, показывая все ярко и выпукло. Картины же эти, тотчас переносимые на бумагу, были картинами Шахматова. Так что без преувеличения можно сказать, что Блок жил Шахматовом до последнего вздоха, до последнего удара сердца, до последнего голубого огонька в затемняющемся мозгу.
Огромный тополь серебристый
Склонял над домом свой шатер,
Стеной шиповника душистой
Встречал въезжающего двор.
Он был амбаром с острой крышей
От ветров северных укрыт,
И можно было ясно слышать,
Как тишина цветет и спит.
***
И серый дом, и в мезонине
Венецианское окно,
Цвет стекол - красный, желтый, синий,
Как будто так и быть должно.
***
Бросает солнце листьев тени,
Да ветер клонит за окном
Столетние кусты сирени,
В которых тонет старый дом.
***
Да звук какой-то приглушенный
Звук той же самой тишины,
Иль звон церковный, отдаленный,
Иль гул (неконченной) весны.
***
И дверь звенящая балкона
Открылась в липы и в сирень,
И в синий купол небосклона,
И в лень далеких деревень.
***
Белеет церковь над рекою,
За ней опять - леса, поля...
И всей весенней красотою
Сияет русская земля.
Это писалось уже по памяти. Ничего в Шахматове в это время уже не было. Не было уже и самого Шахматова, как такового. Блок пережил его на каких-нибудь две недели.
Лес, который со всех сторон окружал шахматовскую усадьбу и который сдерживался человеческой деятельностью, культурным садом, топором, пилой, заступом, ежечасным надзором, цветниками и грядами, полянами и дорожками, этот лес двинулся со всех сторон, как дружное войско или, вернее сказать, как толпа, и поглотил шахматовскую поляну, словно сомкнулись над ней зеленые волны.
4
Так прошло не менее сорока лет. В стране происходили разные события, менялся образ жизни, облик страны, менялось сознание людей. Коллективизация, строительство каналов, пятилетки., Распадались маленькие деревеньки, затихли разные там вечерние звоны, и сами церковки (беленькие по окрестным холмам) погасли, словно огоньки на сыром ветру. Зазвучали песни про Катюшу, про Каховку, про тачанку. Заурчали трактора на полях и самолеты в небе. Война дважды проутюжила землю взад и вперед, а шахматовская поляна спала и спала, затопленная зеленой волной леса. И так прошло, говорим, не сорок ли лет.
Ну, посещение Шахматова Петром Алексеевичем Журовым как бы не считается. Оно было по горячим следам, в 1924 году. Еще можно было разглядеть признаки сада, хотя и начавшего дичать, зарастать. Еще видны были, по словам Журова, обугленная земля, куски кирпича, обломки оконных наличников, маргаритки на лужайке, полукружие сирени и акаций, следы дорожек - "их мотив - закругление изгиб", дерновый диван... Это было еще пожарище, не залеченная природой рана, а потом-то уж и потекли десятилетия со дня пожара: до тридцать первого года одно десятилетие, до сорок первого - второе, до пятьдесят первого - третье, до шестьдесят первого...
После войны в Литературном музее в Москве работал фотографом Виктор Сергеевич Молчанов. Прямыми его обязанностями было, наверное, производить разные там фотокопии с документов, с рукописей, со старых фотографий, да еще запечатлевать происходящие в Москве литературные события: встречи, вечера, похороны, дабы накапливалась в музее своя фототека. Но, труженик и энтузиаст, Виктор Сергеевич не ограничивался этими обязанностями. Предпочитая всем видам транспорта велосипед с приспособленным к нему моторчиком, нагруженный фотоаппаратурой, он по размытым дорогам, по зарастающим травой колеям, по забытым тропинкам пробирался во все уголки Подмосковья и смежных областей в поисках известных, но иногда забытых литературных мест. О характере этого человека лучше всего говорит его ответ на один вопрос в полушутливой "алепинской анкете", а именно на вопрос: "Ваша любимая физическая работа?" (обычно отвечают: косить, колоть дрова и т. д.) - Виктор Сергеевич простодушно написал: "Переноска тяжестей".
Тютчевское Мураново, чеховское Мелихово, пришвинское Дунино, Мещера и Таруса Паустовского, есенинская Рязань, подмосковные Захарово да Середниково, связанные с именами Пушкина и Лермонтова, последовательно становились объектами фотохудожнического, добросовестного, кропотливого исследования Виктора Сергеевича Молчанова. Он не стремился к той степени художественной выразительности, которая, может быть, свойственна современной фотографии, когда одна крупноплановая ветка на размытом фоне и создает как бы картину. Или когда группа берез снимается снизу вверх и получается как бы купол собора. Должность музейного работника накладывала дополнительные обязанности: фотография помимо всех других качеств должна была быть документом, Ну, а красиво и выразительно получалось все равно в силу способностей, вкуса мастера, его любви к русской природе и русской литературе.
Вот этот-то Виктор Сергеевич Молчанов, любитель переносить тяжести, и пробрался на своем велосипеде первым в Шахматово после четырех десятков лет полного забвения.
Из этой поездки Виктор Сергеевич приехал как если бы сплавал с аквалангом в морские глубины и разыскал там признаки затонувшей Атлантиды. Знакомые, сохранившиеся, казалось, только в блоковедении названия оборачивались реальностью: Гудино, Осинки, Праслово, Руново, Боблово, Тараканово...
Первым делом мы набросились рассматривать фотографию, запечатлевшую руины Таракановской церкви. Ведь если на фотографии дерево, то еще надо гадать, знал ли именно его Блок и знало ли Блока оно, если пень, то от того ли самого тополя, который осенял дом, - обо всем этом можно только гадать. Церковь же подлинная, Таракановская, та самая, где венчались жених и невеста, в которую входил Дм. Ив. Менделеев, около которой теснились тройки с бубенцами, из которой выносили гроб с телом профессора Бекетова, в которой "девушка пела в церковном хоре...".
На старой сохранившейся фотографии, сделанной неизвестно кем в двадцатые предположительно годы и присланной мне Станиславом Лесневским, церковь еще вся в целости и сохранности. И крестик, и купол, и маленькая звонница возле нее, фона же - никакого. Белое ровное небо. Фотография достоверна, но невыразительна. То есть она выразительна выразительностью самой архитектуры, но не более того.
Молчанов привез фотографию полную настроения, тревоги, жути. Небо в кучевых облаках и черных тучах с ярким просветом как раз за церковью. Руины выпуклы и предметны. Куча щебня около них, крапива, корень засохшего дерева, зияющие проемы окон, обнаженные срезы кирпичной кладки...
Взволновала нас и фотография трех берез, старых, явно блоковских, оставшихся от длинной аллеи, вернее сказать, от линии берез, обозначавших некогда подъезд к Шахматову со стороны станции Подсолнечная.
Молчанов сказал, что там, в Шахматове, трудно определить теперь, где что было: где сад, где пруд, где дом, где флигель - все потеряло свои очертания, размылось и заросло. Самые дали, видимые раньше с шахматовского холма, задернуты лесом, словно шторой.
Эти фотографии Молчанов показывал нам в мастерской художника Глазунова. Тотчас стали читать стихи Блока, разговорились, разгорячились и условились съездить в Шахматово. Не помню уж теперь, по прошествии почти пятнадцати лет, что помешало съездить мне, но Глазунов и Десятников (искусствовед) съездили и привезли найденный и выпрошенный у какой-то старушки небольшой блоковский столик. Эта старая женщина будто бы хорошо помнит Блока, подростком возила в Шахматово почту, работала там поденщицей, мыла полы, стирала, копала гряды.
Вскоре Илья Глазунов опубликовал в "Литературной газете" (1965 г.) статью "Там, где жил Блок" и два своих рисунка. Первое печатное, газетное слово о Шахматове.
Рассказы Глазунова и Десятникова раззадоривали еще больше. Хотелось поехать, встретиться с это женщиной, расспросить, хотя бы посмотреть на нее (Блоку почту возила!), но житейская текучка несла, кружила на завертинах, относила то к берегу, то на стремнину, то отдаляла от цели, то приближала к ней, а между тем в истории Шахматова появилось новое действующее лицо. К одной из книг этого человека я написал небольшое послесловие. Выпишу из него два-три абзаца, которые сразу дадут об этом человеке нужное представление:
"Станислав Лесневский известен в литературных кругах и всем любящим литературу как литературный критик, пишущий главным образом о поэзии, тонко понимающий ее, следящий за ее развитием.
Творчество большинства критиков укладывается в привычные рамки и жанры этой профессии: рецензии, обзоры, литературные статьи; приверженность же к родной земле, воспевание ее или раздумья о ней, о ее судьбах и путях - это как-то больше приоритет прозаиков и поэтов. Однако чувство родины свойственно каждому ведь человеку, независимо от его профессии. В данном случае им богато наделен критик и литературовед Станислав Лесневский. Как человек пишущий, он не захотел оставить свои наблюдения, чувства и мысли за пределами творческого внимания. Эти статьи и очерки появились как результат его жизненного поведения, его активности в изучении (а подчас и в выявлении) литературных памятных мест. Активным же его поведение называется потому, что он не просто приехал, посмотрел (изучил) и написал, но тотчас включился в борьбу за сбережение и восстановление мемориального облика того или иного памятного места".
Лесневский вслед за Молчановым, Глазуновым и Десятниковым тоже пробрался в Шахматово, в Тараканово, в Боблово, в Солнечногорск (бывшее село Солнечная Гора), но в отличие от предыдущих посетителей начал активно действовать. С конца 1968 года он собирает подписи под письмом и 23 июля 1969 года это письмо публикует в "Литературной газете". Вот это письмо вместе с подписями под ним. Называется оно почти так же, как и статья Глазунова: "Здесь жил Александр Блок".
"Есть заповедные края, которые в памяти народной слились с именами, составляющими гордость отечественной литературы. Михайловское, Ясная Поляна, Спасское-Лутовиново, Карабиха, Мелихово, Мураново, Константиново... Эти и другие памятные уголки Родины вызывают в воображении дорогие каждому из нас картины, не померкшие от времени. Литературно-мемориальные дома-музеи, усадьбы-музеи - это ведь не только памятники прошлого, но и живые очаги сегодняшней культуры. Достаточно известно, как много делается у нас для их сбережения.
Тем очевиднее, в каком большом долгу оказались все мы перед славными местами, неотделимыми от имени великого русского поэта, одного из выдающихся зачинателей советской литературы Александра Александровича Блока. Мы полагаем, что следует продумать вопрос о возможности создания музеев Блока в Ленинграде и Подмосковье - в местах, связанных с жизнью и творчеством поэта... В поэтическое сознание Блока вошли впечатления, навеянные подмосковной усадьбой Шахматово, близлежащими селами Гудино, Тараканово, Боблово с их чудесными окрестностями. Именно здесь, в Шахматове, на месте бывшей усадьбы или близ нее, мог бы возникнуть подмосковный музей Блока. Блоковские места желательно было бы объявить заповедными, охраняемыми, мемориальными...
Увековечение памяти великого поэта - патриотический долг".
Письмо подписали. М. Аникушин, Р. Гамзатов, С. Коненков, А. Прокофьев, С. Рихтер, Г. Свиридов, А. Твардовский, Г. Товстоногов, Г. Уланова, К Чуковский, Д. Шостакович.
Какое созвездие имен! Все до одного лауреаты Ленинской премии. Так что же, они сами, живущие к тому же в разных городах, собрались все вместе - и давай сочинять письмо? Ну, нет. Делается это так: инициатор сочиняет письмо и собирает подписи, дозваниваясь до желаемых деятелей культуры, ездит к ним на квартиры, на дачи. Они письмо читают и, если согласны с текстом, подписывают.
После публикации коллективного письма Станислав Лесневский выдал быструю, похожую на беглый огонь, серию статей в разных газетах.
"Чтоб были памятью хранимы" - "Московский комсомолец", 11 октября 1969 года.
"Память требует" - "Советская культура", 30 октября 1969 года.
"Веет строкой Блока" - "Литературная газета", 14 января 1970 года.
"Здесь должен быть заповедник" - "Литературная Россия", 6 марта 1970 года. Статья эта подписана П. Антокольским и Вл. Орловым, но организовал ее и прокомментировал Ст. Лесневский.
После этого возникла цепная реакция.
А. Левина. "Здравствуйте, Александр Блок!" (экскурсия по будущему заповеднику) - "Комсомольская правда", 19 июля 1970 года.
Г. Борина. "И вечный бой..." (заметки с выставки, посвященной 90-летию со дня рождения А. А. Блока) - "Знамя Октября". Солнечногорск. 29 августа 1970 года.
Ю. Дорохов. "День поэзии в Шахматове" - "Ленинское знамя", 11 августа 1970 года.
Названия дальнейших статей разных авторов: "В Шахматове", "Приглашаем в Шахматово", "Его Россия - наша Россия", "Голос шахматовских чтений", "В путь, открытый взорам", "Красотою сияет русская земля", "Я лучшей доли не искал", "Соловьиному саду - цвести", "Блоковские дали", "В семнадцати верстах от станции", "И вижу голубую даль", "И утвердилась с миром связь", "Поэзии немеркнущее пламя", "Беречь неповторимое", "Памяти нужно пристанище", "Они жили в Шахматове", "Звонкое слово поэта", "Сад Блока", "Встреча с Шахматовом", "Александр Блок. Звенья памяти"...
Одним словом - лавина статей, заметок, раздумий, призывов, взываний к лучшим чувствам, репортажей с места событий.
Но одними статьями ничего с места не сдвинешь Надо ходить, убеждать, писать бумаги, требовать, действовать.
Станислав Лесневский вошел в юбилейную Блоковскую комиссию (он же был инициатором ее создания) Московской писательской организации и теперь в горком, в райком, в роно, в облоно, в Министерство культуры - куда бы то ни было - приходил уже не как частное лицо, а как представитель юбилейной комиссии: приближалось тогда девяностолетие со дня рождения поэта. В 1971 году перед школой No 1 в Солнечногорске был установлен и торжественно открыт бюст Александра Блока. В этой школе, которая уже до этого носила имя Александра Блока, был и Блоковский уголок. Ну там несколько фотографий, несколько книг. Лесневскому пришла мысль развернуть большую фотовыставку о Блоке, и не в Солнечногорске, а ближе к Шахматову. В лесу, конечно, не развернешь. В ближайших деревеньках, в Осинках, например, тоже - негде. Нельзя же - в деревенской обитаемой избе. Лучше всего подходило Тараканово. Как раз освобождалось там здание сельской начальной школы. Школа была поставлена еще земством около 1900 года и выучила грамоте не одно поколение ребятишек. Эту школу знал и Александр Блок. К 1970 году обстановка с деревенскими детьми сложилась такая, что учить в школе стало некого. Картина общая для среднерусских областей: Тульской, Владимирской, Рязанской, Смоленской, Ярославской, Ивановской и других, и других. В каждой области закрывалось по нескольку десятков школ в год.
Закрылась школа и в Тараканове. Событие, вовсе не отрадное само по себе, оказалось как нельзя кстати для идеи развернуть фотовыставку. Выставку развернули. В солнечногорской газете появилась о ней статья.
"Каждый, кто недавно посетил ставшее знаменитым Шахматово, не мог не побывать на фотовыставке, посвященной А. Блоку... Выставка расположена в удивительно удачном месте, в скромном здании, на окраине деревни Тараканово, где раньше размещалась сельская школа. Александр Блок бывал здесь. И стало быть, выставка органично связана с именем великого поэта, с его жизнью и творчеством... В фотовыставку входит около 300 документов, копии сняты с оригиналов Пушкинского дома и музея Д. И. Менделеева в Ленинграде, Литературного музея... Выставка, которую подготовила юбилейная Блоковская комиссия Московской писательской организации, помогает по-настоящему понять и оценить творчество А. А. Блока, "Соприкосновенье с прекрасным очищает душу, а эти удивительные просторы вокруг заставляют подняться из самых глубин затаенному чувству любви к родине. Спасибо организаторам этой выставки". - Это одна из многочисленных записей в журнале отзывов... Выставка очень интересна, но очень жалко, что работает она последние дни. Писатель Лесневский уезжает в Москву, а замены ему пока не нашлось. И что будет с выставкой, неясно. Районный отдел культуры еще не решил ее судьбу. А ведь можно было бы сделать выставку постоянно действующей, разместив в помещении сельскую библиотеку и подготовив общественных экскурсоводов из числа работников культуры. Нельзя лишать родину Блока этой великолепной выставки".
Вышло все как по-писаному. В бывшей школе разместили сельскую библиотеку, и выставка сделалась постоянной. Действует она и по сей день.
Но отдаленные рубежи вроде Солнечногорска и Тараканова, на которых удалось закрепиться, не могли удовлетворить фанатическое рвение патриота. Тараканово это еще не Шахматово, а только подступы к нему. В самом же Шахматове только лес да поляна, нет там ни бюста около школы, как в Солнечногорске, ни фотовыставки, как в Тараканове. От дома не осталось и фундамента, даже признаков фундамента. Как же быть?
Они ходили по шахматовской поляне вдвоем - Станислав Лесневский и художник Юрий Васильев. Что делать? Что делать? Не за что зацепиться глазу. А ведь предполагается в августе (1970 г.), в первое воскресенье августа, провести здесь большой литературный праздник. Объявлено, приглашены люди из Москвы, из Солнечногорска, из сел и деревень. Пусть соберутся люди, пусть приедут писатели и поэты, пусть зазвучат слова о Блоке и стихи Блока, прекрасно. Но где, как? С какого места читать? Где разместиться публике? На месте бывшего дома непроходимые заросли: деревья, кусты, крапива. Поляна поодаль, но она безлика, неорганизованна. Представьте себе - соберутся люди, они будут искать хоть какую-нибудь зацепку для глаза, для сознания, для сердца. Не пень же гнилой среди крапивы, не плакатик же на черенке: "Здесь рос тополь, который осенял блоковский дом"?
Юрий Васильев ходил-ходил в задумчивости и вдруг просветлел лицом:
- Я нашел. Нужен камень.
- Какой камень? - не понял сперва Станислав художника.
- Большой, хороший. Точка опоры. Привезти откуда-нибудь и положить на поляне. Камень - это нечто прочное, внушительное, незыблемое. Надо искать.
Первой мыслью было найти тот камень около Рунова, на котором Блок начал свою поэму "Возмездие". Это было бы просто великолепно. Стали расспрашивать местных жителей.
- Под Руновом? - размышлял спрошенный осинковский житель. - Под Руновом не знаю, а вот "Святой камень" есть. Но только не под Руновом, а около Праслова леса в овраге.
- Почему святой, что значит святой?
- Может, с неба упал. Или молились около него в старину, еще до церквей. Говорят, что растет...
- Кто растет?
- Камень. Век от веку больше делается. Проверить, конечно, нельзя, потому как один век живем... Но камень большой, огромный.
- Как нам его найти?
- Перейдете, значит, овсяное поле и держитесь края леса, потом будет овраг... Да нет, вам не найти. Пойдемте уж, покажу...

Ну и опять там: «Картошка – 7.000.000. Дрова – 10.000.000. Лекарства – 5.000.000».

Согласимся, что при образе жизни, который вырисовывается из этих реестриков, людям было бы не до домика с мезонином, оставшегося на далекой лесной поляне, а фактически в другом мире, на другой как бы даже планете, открытой всем ветрам и всем бедам.

В Шахматово Блок больше не ездил, но видеть его видел, и много раз. Ну, во первых, не однажды видел во сне. В записных книжках читаем. «Снилось Шахматово: а а а…», «Отчего я сегодня ночью так обливался слезами в снах о Шахматове?», «Сны, сны опять: Шахматово по особенному…»

Во вторых, до самой смерти почти, уже в июле 1921 года (а умер в августе), Блок слабеющей рукой писал новые строки в поэму «Возмездие», ловя слабеющим уже воображением дорогие сердцу картины. Не исключено, что сам Блок слабел, а воображение работало обостренно, показывая все ярко и выпукло. Картины же эти, тотчас переносимые на бумагу, были картинами Шахматова. Так что без преувеличения можно сказать, что Блок жил Шахматовом до последнего вздоха, до последнего удара сердца, до последнего голубого огонька в затемняющемся мозгу.

Огромный тополь серебристый

Склонял над домом свой шатер,

Стеной шиповника душистой

Встречал въезжающего двор.

Он был амбаром с острой крышей

От ветров северных укрыт,

И можно было ясно слышать,

Как тишина цветет и спит.

И серый дом, и в мезонине

Венецианское окно,

Цвет стекол – красный, желтый, синий,

Как будто так и быть должно.

Бросает солнце листьев тени,

Да ветер клонит за окном

Столетние кусты сирени,

В которых тонет старый дом.

Да звук какой то приглушенный –

Звук той же самой тишины,

Иль звон церковный, отдаленный,

Иль гул (неконченной) весны.

И дверь звенящая балкона

Открылась в липы и в сирень,

И в синий купол небосклона,

И в лень далеких деревень.

Белеет церковь над рекою,

За ней опять – леса, поля…

И всей весенней красотою

Сияет русская земля.

Это писалось уже по памяти. Ничего в Шахматове в это время уже не было. Не было уже и самого Шахматова, как такового. Блок пережил его на каких нибудь две недели.

Лес, который со всех сторон окружал шахматовскую усадьбу и который сдерживался человеческой деятельностью, культурным садом, топором, пилой, заступом, ежечасным надзором, цветниками и грядами, полянами и дорожками, этот лес двинулся со всех сторон, как дружное войско или, вернее сказать, как толпа, и поглотил шахматовскую поляну, словно сомкнулись над ней зеленые волны.

Так прошло не менее сорока лет. В стране происходили разные события, менялся образ жизни, облик страны, менялось сознание людей. Коллективизация, строительство каналов, пятилетки. Распадались маленькие деревеньки, затихли разные там вечерние звоны, и сами церковки (беленькие по окрестным холмам) погасли, словно огоньки на сыром ветру. Зазвучали песни про Катюшу, про Каховку, про тачанку. Заурчали трактора на полях и самолеты в небе. Война дважды проутюжила землю взад и вперед, а шахматовская поляна спала и спала, затопленная зеленой волной леса. И так прошло, говорим, не сорок ли лет.

Ну, посещение Шахматова Петром Алексеевичем Журовым как бы не считается. Оно было по горячим следам, в 1924 году. Еще можно было разглядеть признаки сада, хотя и начавшего дичать, зарастать. Еще видны были, по словам Журова, обугленная земля, куски кирпича, обломки оконных наличников, маргаритки на лужайке, полукружие сирени и акаций, следы дорожек – «их мотив – закругление изгиб», дерновый диван… Это было еще пожарище, не залеченная природой рана, а потом то уж и потекли десятилетия со дня пожара: до тридцать первого года – одно десятилетие, до сорок первого – второе, до пятьдесят первого – третье, до шестьдесят первого…

После войны в Литературном музее в Москве работал фотографом Виктор Сергеевич Молчанов. Прямыми его обязанностями было, наверное, производить разные там фотокопии с документов, с рукописей, со старых фотографий, да еще запечатлевать происходящие в Москве литературные события: встречи, вечера, похороны, дабы накапливалась в музее своя фототека. Но, труженик и энтузиаст, Виктор Сергеевич не ограничивался этими обязанностями. Предпочитая всем видам транспорта велосипед с приспособленным к нему моторчиком, нагруженный фотоаппаратурой, он по размытым дорогам, по зарастающим травой колеям, по забытым тропинкам пробирался во все уголки Подмосковья и смежных областей в поисках известных, но иногда забытых литературных мест. О характере этого человека лучше всего говорит его ответ на один вопрос в полушутливой «алепинской анкете», а именно на вопрос: «Ваша любимая физическая работа?» (обычно отвечают: косить, колоть дрова и т. д.) – Виктор Сергеевич простодушно написал: «Переноска тяжестей».

Тютчевское Мураново, чеховское Мелихово, пришвинское Дунино, Мещера и Таруса Паустовского, есенинская Рязань, подмосковные Захарово да Середниково, связанные с именами Пушкина и Лермонтова, последовательно становились объектами фотохудожнического, добросовестного, кропотливого исследования Виктора Сергеевича Молчанова. Он не стремился к той степени художественной выразительности, которая, может быть, свойственна современной фотографии, когда одна крупноплановая ветка на размытом фоне и создает как бы картину. Или когда группа берез снимается снизу вверх и получается как бы купол собора. Должность музейного работника накладывала дополнительные обязанности: фотография помимо всех других качеств должна была быть документом, Ну, а красиво и выразительно получалось все равно в силу способностей, вкуса мастера, его любви к русской природе и русской литературе.

Вот этот то Виктор Сергеевич Молчанов, любитель переносить тяжести, и пробрался на своем велосипеде первым в Шахматово после четырех десятков лет полного забвения.

Из этой поездки Виктор Сергеевич приехал как если бы сплавал с аквалангом в морские глубины и разыскал там признаки затонувшей Атлантиды. Знакомые, сохранившиеся, казалось, только в блоковедении названия оборачивались реальностью: Гудино, Осинки, Праслово, Руново, Боблово, Тараканово…

Первым делом мы набросились рассматривать фотографию, запечатлевшую руины Таракановской церкви. Ведь если на фотографии дерево, то еще надо гадать, знал ли именно его Блок и знало ли Блока оно, если пень, то от того ли самого тополя, который осенял дом, – обо всем этом можно только гадать. Церковь же подлинная, Таракановская, та самая, где венчались жених и невеста, в которую входил Дм. Ив. Менделеев, около которой теснились тройки с бубенцами, из которой выносили гроб с телом профессора Бекетова, в которой «девушка пела в церковном хоре…».

На старой сохранившейся фотографии, сделанной неизвестно кем в двадцатые предположительно годы и присланной мне Станиславом Лесневским, церковь еще вся в целости и сохранности. И крестик, и купол, и маленькая звонница возле нее, фона же – никакого. Белое ровное небо. Фотография достоверна, но невыразительна. То есть она выразительна выразительностью самой архитектуры, но не более того.

Молчанов привез фотографию полную настроения, тревоги, жути. Небо в кучевых облаках и черных тучах с ярким просветом как раз за церковью. Руины выпуклы и предметны. Куча щебня около них, крапива, корень засохшего дерева, зияющие проемы окон, обнаженные срезы кирпичной кладки…

Взволновала нас и фотография трех берез, старых, явно блоковских, оставшихся от длинной аллеи, вернее сказать, от линии берез, обозначавших некогда подъезд к Шахматову со стороны станции Подсолнечная.

Молчанов сказал, что там, в Шахматове, трудно определить теперь, где что было: где сад, где пруд, где дом, где флигель – все потеряло свои очертания, размылось и заросло. Самые дали, видимые раньше с шахматовского холма, задернуты лесом, словно шторой.

Эти фотографии Молчанов показывал нам в мастерской художника Глазунова. Тотчас стали читать стихи Блока, разговорились, разгорячились и условились съездить в Шахматово. Не помню уж теперь, по прошествии почти пятнадцати лет, что помешало съездить мне, но Глазунов и Десятников (искусствовед) съездили и привезли найденный и выпрошенный у какой то старушки небольшой блоковский столик. Эта старая женщина будто бы хорошо помнит Блока, подростком возила в Шахматово почту, работала там поденщицей, мыла полы, стирала, копала гряды.

Рассказы Глазунова и Десятникова раззадоривали еще больше. Хотелось поехать, встретиться с это женщиной, расспросить, хотя бы посмотреть на нее (Блоку почту возила!), но житейская текучка несла, кружила на завертинах, относила то к берегу, то на стремнину, то отдаляла от цели, то приближала к ней, а между тем в истории Шахматова появилось новое действующее лицо. К одной из книг этого человека я написал небольшое послесловие. Выпишу из него два три абзаца, которые сразу дадут об этом человеке нужное представление:

«Станислав Лесневский известен в литературных кругах и всем любящим литературу как литературный критик, пишущий главным образом о поэзии, тонко понимающий ее, следящий за ее развитием.

Творчество большинства критиков укладывается в привычные рамки и жанры этой профессии: рецензии, обзоры, литературные статьи; приверженность же к родной земле, воспевание ее или раздумья о ней, о ее судьбах и путях – это как то больше приоритет прозаиков и поэтов. Однако чувство родины свойственно каждому ведь человеку, независимо от его профессии. В данном случае им богато наделен критик и литературовед Станислав Лесневский. Как человек пишущий, он не захотел оставить свои наблюдения, чувства и мысли за пределами творческого внимания. Эти статьи и очерки появились как результат его жизненного поведения, его активности в изучении (а подчас и в выявлении) литературных памятных мест. Активным же его поведение называется потому, что он не просто приехал, посмотрел (изучил) и написал, но тотчас включился в борьбу за сбережение и восстановление мемориального облика того или иного памятного места».

Лесневский вслед за Молчановым, Глазуновым и Десятниковым тоже пробрался в Шахматово, в Тараканово, в Боблово, в Солнечногорск (бывшее село Солнечная Гора), но в отличие от предыдущих посетителей начал активно действовать. С конца 1968 года он собирает подписи под письмом и 23 июля 1969 года это письмо публикует в «Литературной газете». Вот это письмо вместе с подписями под ним. Называется оно почти так же, как и статья Глазунова: «Здесь жил Александр Блок».

«Есть заповедные края, которые в памяти народной слились с именами, составляющими гордость отечественной литературы. Михайловское, Ясная Поляна, Спасское Лутовиново, Карабиха, Мелихово, Мураново, Константиново… Эти и другие памятные уголки Родины вызывают в воображении дорогие каждому из нас картины, не померкшие от времени. Литературно мемориальные дома музеи, усадьбы музеи – это ведь не только памятники прошлого, но и живые очаги сегодняшней культуры. Достаточно известно, как много делается у нас для их сбережения.

Тем очевиднее, в каком большом долгу оказались все мы перед славными местами, неотделимыми от имени великого русского поэта, одного из выдающихся зачинателей советской литературы Александра Александровича Блока. Мы полагаем, что следует продумать вопрос о возможности создания музеев Блока в Ленинграде и Подмосковье – в местах, связанных с жизнью и творчеством поэта… В поэтическое сознание Блока вошли впечатления, навеянные подмосковной усадьбой Шахматово, близлежащими селами Гудино, Тараканово, Боблово с их чудесными окрестностями. Именно здесь, в Шахматове, на месте бывшей усадьбы или близ нее, мог бы возникнуть подмосковный музей Блока. Блоковские места желательно было бы объявить заповедными, охраняемыми, мемориальными…

Увековечение памяти великого поэта – патриотический долг».

Письмо подписали. М. Аникушин, Р. Гамзатов, С. Коненков, А. Прокофьев, С. Рихтер, Г. Свиридов, А. Твардовский, Г. Товстоногов, Г. Уланова, К Чуковский, Д. Шостакович.

Какое созвездие имен! Все до одного лауреаты Ленинской премии. Так что же, они сами, живущие к тому же в разных городах, собрались все вместе – и давай сочинять письмо? Ну, нет. Делается это так: инициатор сочиняет письмо и собирает подписи, дозваниваясь до желаемых деятелей культуры, ездит к ним на квартиры, на дачи. Они письмо читают и, если согласны с текстом, подписывают.

После публикации коллективного письма Станислав Лесневский выдал быструю, похожую на беглый огонь, серию статей в разных газетах.

«Здесь должен быть заповедник» – «Литературная Россия», 6 марта 1970 года. Статья эта подписана П. Антокольским и Вл. Орловым, но организовал ее и прокомментировал Ст. Лесневский.

После этого возникла цепная реакция.

А. Левина. «Здравствуйте, Александр Блок!» (экскурсия по будущему заповеднику) – «Комсомольская правда», 19 июля 1970 года.

Г. Борина. «И вечный бой…» (заметки с выставки, посвященной 90 летию со дня рождения А. А. Блока) – «Знамя Октября». Солнечногорск. 29 августа 1970 года.

Названия дальнейших статей разных авторов: «В Шахматове», «Приглашаем в Шахматово», «Его Россия – наша Россия», «Голос шахматовских чтений», «В путь, открытый взорам», «Красотою сияет русская земля», «Я лучшей доли не искал», «Соловьиному саду – цвести», «Блоковские дали», «В семнадцати верстах от станции», «И вижу голубую даль», «И утвердилась с миром связь», «Поэзии немеркнущее пламя», «Беречь неповторимое», «Памяти нужно пристанище», «Они жили в Шахматове», «Звонкое слово поэта», «Сад Блока», «Встреча с Шахматовом», «Александр Блок. Звенья памяти»…

Одним словом – лавина статей, заметок, раздумий, призывов, взываний к лучшим чувствам, репортажей с места событий.

Но одними статьями ничего с места не сдвинешь Надо ходить, убеждать, писать бумаги, требовать, действовать.

Станислав Лесневский вошел в юбилейную Блоковскую комиссию (он же был инициатором ее создания) Московской писательской организации и теперь в горком, в райком, в роно, в облоно, в Министерство культуры – куда бы то ни было – приходил уже не как частное лицо, а как представитель юбилейной комиссии: приближалось тогда девяностолетие со дня рождения поэта. В 1971 году перед школой № 1 в Солнечногорске был установлен и торжественно открыт бюст Александра Блока. В этой школе, которая уже до этого носила имя Александра Блока, был и Блоковский уголок. Ну там несколько фотографий, несколько книг. Лесневскому пришла мысль развернуть большую фотовыставку о Блоке, и не в Солнечногорске, а ближе к Шахматову. В лесу, конечно, не развернешь. В ближайших деревеньках, в Осинках, например, тоже – негде. Нельзя же – в деревенской обитаемой избе. Лучше всего подходило Тараканово. Как раз освобождалось там здание сельской начальной школы. Школа была поставлена еще земством около 1900 года и выучила грамоте не одно поколение ребятишек. Эту школу знал и Александр Блок. К 1970 году обстановка с деревенскими детьми сложилась такая, что учить в школе стало некого. Картина общая для среднерусских областей: Тульской, Владимирской, Рязанской, Смоленской, Ярославской, Ивановской и других, и других. В каждой области закрывалось по нескольку десятков школ в год.

Закрылась школа и в Тараканове. Событие, вовсе не отрадное само по себе, оказалось как нельзя кстати для идеи развернуть фотовыставку. Выставку развернули. В солнечногорской газете появилась о ней статья.

«Каждый, кто недавно посетил ставшее знаменитым Шахматово, не мог не побывать на фотовыставке, посвященной А. Блоку… Выставка расположена в удивительно удачном месте, в скромном здании, на окраине деревни Тараканово, где раньше размещалась сельская школа. Александр Блок бывал здесь. И стало быть, выставка органично связана с именем великого поэта, с его жизнью и творчеством… В фотовыставку входит около 300 документов, копии сняты с оригиналов Пушкинского дома и музея Д. И. Менделеева в Ленинграде, Литературного музея… Выставка, которую подготовила юбилейная Блоковская комиссия Московской писательской организации, помогает по настоящему понять и оценить творчество А. А. Блока, «Соприкосновенье с прекрасным очищает душу, а эти удивительные просторы вокруг заставляют подняться из самых глубин затаенному чувству любви к родине. Спасибо организаторам этой выставки». – Это одна из многочисленных записей в журнале отзывов… Выставка очень интересна, но очень жалко, что работает она последние дни. Писатель Лесневский уезжает в Москву, а замены ему пока не нашлось. И что будет с выставкой, неясно. Районный отдел культуры еще не решил ее судьбу. А ведь можно было бы сделать выставку постоянно действующей, разместив в помещении сельскую библиотеку и подготовив общественных экскурсоводов из числа работников культуры. Нельзя лишать родину Блока этой великолепной выставки».

Вышло все как по писаному. В бывшей школе разместили сельскую библиотеку, и выставка сделалась постоянной. Действует она и по сей день.

Но отдаленные рубежи вроде Солнечногорска и Тараканова, на которых удалось закрепиться, не могли удовлетворить фанатическое рвение патриота. Тараканово – это еще не Шахматово, а только подступы к нему. В самом же Шахматове только лес да поляна, нет там ни бюста около школы, как в Солнечногорске, ни фотовыставки, как в Тараканове. От дома не осталось и фундамента, даже признаков фундамента. Как же быть?

Они ходили по шахматовской поляне вдвоем – Станислав Лесневский и художник Юрий Васильев. Что делать? Что делать? Не за что зацепиться глазу. А ведь предполагается в августе (1970 г.), в первое воскресенье августа, провести здесь большой литературный праздник. Объявлено, приглашены люди из Москвы, из Солнечногорска, из сел и деревень. Пусть соберутся люди, пусть приедут писатели и поэты, пусть зазвучат слова о Блоке и стихи Блока, прекрасно. Но где, как? С какого места читать? Где разместиться публике? На месте бывшего дома непроходимые заросли: деревья, кусты, крапива. Поляна поодаль, но она безлика, неорганизованна. Представьте себе – соберутся люди, они будут искать хоть какую нибудь зацепку для глаза, для сознания, для сердца. Не пень же гнилой среди крапивы, не плакатик же на черенке: «Здесь рос тополь, который осенял блоковский дом»?

Юрий Васильев ходил ходил в задумчивости и вдруг просветлел лицом:

– Я нашел. Нужен камень.

– Какой камень? – не понял сперва Станислав художника.

– Большой, хороший. Точка опоры. Привезти откуда нибудь и положить на поляне. Камень – это нечто прочное, внушительное, незыблемое. Надо искать.

Первой мыслью было найти тот камень около Рунова, на котором Блок начал свою поэму «Возмездие». Это было бы просто великолепно. Стали расспрашивать местных жителей.

– Под Руновом? – размышлял спрошенный осинковский житель. – Под Руновом не знаю, а вот «Святой камень» есть. Но только не под Руновом, а около Праслова леса в овраге.

– Почему святой, что значит святой?

– Может, с неба упал. Или молились около него в старину, еще до церквей. Говорят, что растет…

– Кто растет?

– Камень. Век от веку больше делается. Проверить, конечно, нельзя, потому как один век живем… Но камень большой, огромный.

– Как нам его найти?

– Перейдете, значит, овсяное поле и держитесь края леса, потом будет овраг… Да нет, вам не найти. Пойдемте уж, покажу…

Камень оказался – всем камням камень. Он лежал на склоне оврага, заросшего лесом. Такие лесные овраги называются еще буераками, по крайней мере у нас, во Владимирской области. Трудно вообразить, чтобы в столь густом лесу с кустарником собирались вокруг камня люди в языческие времена, как о том догадывался осинковский мужик. Но и то верно, что в далекие времена здесь мог быть чистый склон, ровный, зеленый, обращенный к солнцу. Ландшафт меняется очень быстро. Вот Льва Толстого хоронили на чистом высоком месте с прекрасным видом во все стороны, а теперь могила его – в лесу. А и века то не прошло.

Обошли камень вокруг, оглядели, увидели, что боковая поверхность его изборождена глубокими складками, которые при известной доле воображения складывались в черты человеческого лица, словно камень лежал здесь на склоне оврага и век за веком о чем то мучительно думал.

– Десять – двенадцать тонн, – прикинул своим точным художническим глазом Юрий Васильев.

У Станислава мысль работала в практическом направлении.

– Не представляю, в какую организацию надо обращаться, чтобы перевезти этот камень в Шахматово. И сколько это будет стоить? И сколько времени они прокопаются? И кто нам даст деньги?

– Полная безнадега. Ни одна из организаций, которые я сейчас про себя вспоминаю, за такую работу не возьмется. Деньги – по безналичному расчету. Значит, нужны две организации. Одна – работать, другая – платить. Поиск таких организаций, переписка между ними, всяческие согласования и оформления, составление сметы, само производство работ будут тянуться неделями, если не месяцами. Ну в самом деле, кто, не Союз же писателей возьмет на себя перевозку этого камня? Надо еще доказать целесообразность его перевозки. Практический смысл. Ведь то, что мы надумали, – чистая лирика. Восстановление шахматовского дома пробить легче, чем этот камень. Нет, полная безнадега.

– Подожди. Помнишь, мы видели на Таракановском шоссе автокран? Они там производят какие то работы.

– Ну и что? Сейчас они бросят свою работу и поедут за десять километров тащить этот камень…

– Может, и поедут. Живые же люди. Если их там трое – десятку… Не обеднеем.

К вечеру того же дня камень (в нем оказалось действительно двенадцать тонн), покачиваясь на перенапряженной стреле автокрана, стронулся со своего многовекового места и поплыл вверх. Потом он совершил небольшое путешествие по полевой дороге и был бережно опущен на траву, на мелкие летние цветочки, на склоне покатой, похожей на амфитеатр поляны. Молились около него язычники или нет, предназначалось ему с этого дня служить подножием для поэтов и для всех, кто захотел бы сказать о Блоке, прочитать стихи о Блоке или прочитать самого Блока. «Святой камень» становился блоковским, Шахматовским камнем, камнем памяти и поэзии.

Неизвестно, сколько веков (тысячелетий?) пролежал он на склоне лесного оврага, на своем изначальном месте, неизвестно, сколько времени предстоит лежать ему здесь и не случится ли на каком нибудь новом, отдаленнейшем витке истории, что вместо языческого капища, вместо блоковской памяти, он будет обозначать что нибудь новое, третье, что мы пока не можем вообразить, как наивные язычники не могли вообразить сегодняшнего его предназначения.

Стихию удалось раскачать. 9 августа 1970 года автобусы и автомашины потянулись по Таракановскому шоссе. От села Тараканова по тропинкам и лесным дорогам (около трех километров) потянулись уж не машины, оставшиеся в Тараканове, но вереницы ярко, празднично одетых людей. Жители Солнечногорска, Клина, Зеленограда, окрестных деревень, москвичи – наконец несколько тысяч человек впервые собрались на том месте, где стоял дом Александра Блока. Из местных жителей было много ребятишек, детей разного возраста, что же касается горожан, то преобладали женщины, как и на поэтических вечерах, в театрах (как и в церквах, между прочим), в концертных залах, в консерватории. Почему то женщины во всех подобных случаях оказываются активнее (духовнее?) мужчин.

Итак, собрались тысячи людей. Вокруг чего же было бы им там завихряться, рассаживаться, если бы не лежало на поляне большого, видом своим уж похожего на монумент или во всяком случае на заложенный монумент, камня?

Пройдя через деревню Осинки, пройдя через широкое, отлого поднимающееся поле овса, пройдя по темному лесу, люди оказывались в лесу же, с плохо обозначенными прогалинами. Конечно, присутствие сирени и шиповника в лесу само по себе говорило о том, что здесь что то когда то было, однако, побродив среди зарослей, люди проходили дальше, как бы ища чего то более основательного, нежели куст сирени или крапива, и в конце концов выходили на более обширную и чистую поляну и видели на ней камень – зацепку для глаза – и начинали клубиться, группироваться вокруг него, как однородный многочисленный пчелиный рой клубится и группируется вокруг матки.

Если память не изменяет, во время первого праздника поэты и писатели выступали прямо с этого камня, но потом стали устраивать около него временный дощатый помост, нечто вроде трибуны.

Так вот каждый год приезжают на эту поляну люди, и звучат стихи Блока, и все это действительно есть праздник поэзии.

Станиславу удалось «пробить» и еще одно дело. Он распропагандировал Московское экскурсионное бюро (молодые экскурсоводы, энтузиасты), и вскоре стали возить в Шахматово «По блоковским местам» туристов.

«Но там же ничего нет, – говорили скептики, – что же там показывать? Один лес, да вот еще камень…»

Опасения скептиков были не совсем напрасны. Они могли бы при желании позлорадствовать потом, когда однажды недовольный экскурсант написал письмо в редакцию журнала «Турист». Правда, письмо было одно единственное за все время, а хороших, положительных записей в книге отзывов много… Но может быть, были и еще недовольные: не каждый же недовольный тотчас непременно и напишет письмо!

Письмо туриста и вынужденный ответ на него дополнительно освещают предмет нашего внимания с двух разных сторон, и как курьез эту переписку можно здесь привести. Письмо называется: «Как мы ездили в туристическую поездку в Шахматово». Приводим его с сохранением стиля и всех особенностей вплоть до преобразования села Тараканова в деревню Таракановку, а также не споря походя с категорическим и вздорным заявлением, будто «венчание в ней (в церкви) А. Блока на дочери Д, И. Менделеева еще не повод…» и т. д. Ну да все это вы сейчас прочитаете.

«В воскресенье, в 8.00 утра автобус отошел с туристами и экскурсантами от места старта – полный жаждущими познакомиться с Шахматовом, с местом автора одного из революционных стихотворений «Двенадцать» Александром Блоком.

Автобус оказался неудобным для поездки за город и для туристов. Это был из тех неудачных автобусов, предназначенных для небольших маршрутов на оживленных улицах столицы. Около задней двери на площадке сидячих мест не было. Вся площадка для стоящих пассажиров. Часть мест сидячих была повернута назад. Поэтому экскурсовода слышно было плохо, приходилось вставать, чтобы слушать его объяснения. Это неудобно. Существует правило, чтобы в загородных автобусах не было стоящих пассажиров, а лишь сидячие. С отменой кондукторов это правило перестало осуществляться. Было оно вынесено с целью обезопасить жизнь и здоровье пассажиров во время езды, при внезапных остановках машины, крутых поворотах и т. д.

К счастью, некоторые записавшиеся не явились, и мы разместились на сидячих местах.

Дорога до деревни Таракановки, через Рогачевское шоссе была плохая, и трясло сильно, хорошо, что никому не пришлось стоять. Мест сидячих хватило. Но держаться, чтобы не свалиться, пришлось всем. Водитель объяснил, что его машина не предназначена для загородных рейсов. Путешествуя на автобусах по Московской области, и даже в Новгород и Орел, нам не приходилось ездить в экскурсии на таких неприспособленных автобусах.

Прибыв в деревню Таракановку, мы посетили фотовыставку в трех комнатах при местной библиотеке. Все, что там показывалось и объяснялось, можно было прочитать в книгах о Блоке. Ездить для этого за шестьдесят с лишним километров, по плохому шоссе необязательно. Невдалеке стояли руины местной церкви. Она была разрушена еще в тридцатых годах, когда «ретивые» антирелигиозники крушили исторические памятники церковной архитектуры, начиная с храма Христа в Москве. Окончательно ее привели в состояние развалин в годы войны. Недалеко там проходил в 1941 г. фронт. Восстанавливать ее нет смысла. Само событие, венчание в ней А. Блока на дочери Д. И. Менделеева, Л. Д., еще не повод для затраты денег на ее реставрацию. Но привести в порядок это место в один из субботников надо, под руководством московского историка, это не сложно. Убрать кирпич, валяющийся кругом, засыпать ямы, очистить вокруг площадку, привести в порядок имеющиеся могилы и установить, кто там захоронен, можно силами человек двадцати, при наличии машины, за один день. Сверху надо, конечно, сделать, хотя бы из толя, временную кровлю и повесить доску с обычной надписью «Охраняется государством – памятник архитектуры XVIII века». И достаточно! Рядом пруд, надо поставить пару скамеек и посадить в память поэта сирень, черемуху и т. п. В деревне этих кустов много, в каждом палисаднике. Жители кусты сирени не оборвут. Так, как выглядит церковь сейчас – это скандал! Это позорит Московский областной отдел культуры, это говорит, что закон об охране памятников культуры и истории Московской области – очередная бумажная канитель и ничего более. Что эти законы – не для Московской области.

Далее встал вопрос, как попасть в Шахматово, Экскурсовод объяснила, что, кроме названия места, там ничего нет! Дом сгорел еще в 1921 году. Все остальное разобрали, растащили позже. Кроме одного тополя, там ровным счетом ничего нет. Дороги тоже нет. Из деревни идет тропа по оврагу и лесу.

Так что такое Шахматово? Его нет! Зачем организовывать экскурсию? Зачем собирать деньги у туристов, когда смотреть нечего? Зачем? Разве так организуют экскурсию? Разве так хранят память о советских поэтах?

Я выросла в маленьком поселке, который с одной стороны был окутан лесом, а с другой стороны простиралась степь и солёные озёра. Мой отец работал в лесничестве и я часто гуляла с ним по сосновому бору. Тогда я узнавала какие деревья там растут, кто живёт в лесу и зачем вообще лес нужен. Когда мы возвращались домой, всегда много образов рисовало моё воображение. И как будто бы понимая это, отец начинал рассказывать какую-нибудь историю про обитателей леса . И не всегда они были реальными. Я и не знала что столько невидимых обитателей существует в чаще лесной.

Лес

Лес это живой организм со своими обитателями, со своими историями и приданиями. А живут в лесу:

леший;
баба яга;
дед лесовик
старик Листин и старуха Листина;
добрые и злые духи.

Славянская сказка

Так рассказывал мне отец: "Лес это не просто деревья, а обиталище разных духов . Есть среди них и добрые и злые духи. Вот заблудится кто-нибудь в лесу хороший дух поможет найти путь домой, а злой наоборот заведёт ещё дальше. Живёт в лесу Дед лесовик. Ноги у него корой дерева покрыты, а на голове птички гнездо свили. Он и помогает заблудшим найти дорогу домой. Еще живут в лесу добрые двуликие духи колтки. Они любят баловаться и проказничать. А у старого пня, в сухих листьях, сидят старик Листин и старуха Листина . Шепчутся и отдают приказы маленьким духам. В лесу у каждого гриба есть дух, называются они боровички. И самый главный дух бора есть – Боровик. Есть и недобрый дух, Лешим его называют, но на самом деле он просто лес бережёт. Вот и пугает всех,чтобы топтали лес меньше."

А кто такая Баба-Яга

Горбатая старушка эта - хозяйка леса. Живет она на поляне лесной в избушке обветшалой. Избушка у неё не простая, а с душой, понимает всё что ей говорят. Яга з лая и добрая одновременно. Она тоже лес оберегает. А еще может сводить в мертвое царство, от того у нее и нога костяная. Первая волшебница – целительница. К ней раньше за снадобьем приходили, за советом. Но чтобы Яга помогла, ее задобрить нужно было или выполнить просьбы её.

Вот такой прекрасный лес. Для каждого он раскрывается по-разному. Для кого-то добром, для кого-то нет. Он дает пищу и тепло своим обитателям и нам . Лес не бездушен! Он живой ! Его беречь надо!

И дверь звенящая балкона

Открылась в липы и в сирень,

И в синий купол небосклона,

И в лень далеких деревень.

Белеет церковь над рекою,

За ней опять - леса, поля...

И всей весенней красотою

Сияет русская земля.

Это писалось уже по памяти. Ничего в Шахматове в это время уже не было. Не было уже и самого Шахматова, как такового. Блок пережил его на каких-нибудь две недели.

Так прошло не менее сорока лет. В стране происходили разные события, менялся образ жизни, облик страны, менялось сознание людей. Коллективизация, строительство каналов, пятилетки., Распадались маленькие деревеньки, затихли разные там вечерние звоны, и сами церковки (беленькие по окрестным холмам) погасли, словно огоньки на сыром ветру. Зазвучали песни про Катюшу, про Каховку, про тачанку. Заурчали трактора на полях и самолеты в небе. Война дважды проутюжила землю взад и вперед, а шахматовская поляна спала и спала, затопленная зеленой волной леса. И так прошло, говорим, не сорок ли лет.

Ну, посещение Шахматова Петром Алексеевичем Журовым как бы не считается. Оно было по горячим следам, в 1924 году. Еще можно было разглядеть признаки сада, хотя и начавшего дичать, зарастать. Еще видны были, по словам Журова, обугленная земля, куски кирпича, обломки оконных наличников, маргаритки на лужайке, полукружие сирени и акаций, следы дорожек - "их мотив - закругление изгиб", дерновый диван... Это было еще пожарище, не залеченная природой рана, а потом-то уж и потекли десятилетия со дня пожара: до тридцать первого года одно десятилетие, до сорок первого - второе, до пятьдесят первого - третье, до шестьдесят первого...

После войны в Литературном музее в Москве работал фотографом Виктор Сергеевич Молчанов. Прямыми его обязанностями было, наверное, производить разные там фотокопии с документов, с рукописей, со старых фотографий, да еще запечатлевать происходящие в Москве литературные события: встречи, вечера, похороны, дабы накапливалась в музее своя фототека. Но, труженик и энтузиаст, Виктор Сергеевич не ограничивался этими обязанностями. Предпочитая всем видам транспорта велосипед с приспособленным к нему моторчиком, нагруженный фотоаппаратурой, он по размытым дорогам, по зарастающим травой колеям, по забытым тропинкам пробирался во все уголки Подмосковья и смежных областей в поисках известных, но иногда забытых литературных мест. О характере этого человека лучше всего говорит его ответ на один вопрос в полушутливой "алепинской анкете", а именно на вопрос: "Ваша любимая физическая работа?" (обычно отвечают: косить, колоть дрова и т. д.) - Виктор Сергеевич простодушно написал: "Переноска тяжестей".

Вот этот-то Виктор Сергеевич Молчанов, любитель переносить тяжести, и пробрался на своем велосипеде первым в Шахматово после четырех десятков лет полного забвения.

Первым делом мы набросились рассматривать фотографию, запечатлевшую руины Таракановской церкви. Ведь если на фотографии дерево, то еще надо гадать, знал ли именно его Блок и знало ли Блока оно, если пень, то от того ли самого тополя, который осенял дом, - обо всем этом можно только гадать. Церковь же подлинная, Таракановская, та самая, где венчались жених и невеста, в которую входил Дм. Ив. Менделеев, около которой теснились тройки с бубенцами, из которой выносили гроб с телом профессора Бекетова, в которой "девушка пела в церковном хоре...".

На старой сохранившейся фотографии, сделанной неизвестно кем в двадцатые предположительно годы и присланной мне Станиславом Лесневским, церковь еще вся в целости и сохранности. И крестик, и купол, и маленькая звонница возле нее, фона же - никакого. Белое ровное небо. Фотография достоверна, но невыразительна. То есть она выразительна выразительностью самой архитектуры, но не более того.

Молчанов сказал, что там, в Шахматове, трудно определить теперь, где что было: где сад, где пруд, где дом, где флигель - все потеряло свои очертания, размылось и заросло. Самые дали, видимые раньше с шахматовского холма, задернуты лесом, словно шторой.

При входе в Алешкинский лес сразу становится понятно, что все растет здесь без вмешательства человека. Это настоящий лес с девственной природой. Территория его поистине огромная. Здесь можно гулять, дышать свежим воздухом, купаться в реке, жарить шашлык или просто любоваться живописной природой. Здесь разнообразная растительность: черника, ландыши, брусника, березняки и сосняки. Здесь огромное количество птиц и мелких лесных обитателей животного мира. С этим местом связано одно очень древнее сказание, якобы в этом лесу живет черный монах, который появляется только для того, чтобы предупредить, что путника ожидает огромная беда. Он считается хранителем этого места. Алешкинский лес - это удивительный и загадочный Подмосковья и именно о нем и пойдет речь в статье.

Общая характеристика

Лесной массив, расположенный по обе стороны от МКАД, между Куркино и Северным Тушино. Входит в состав Лесопарка в Химках. Юго-западная часть пересекается с рекой Братовка. Лес разделен на две части - наружную и внутреннюю, которая гораздо больше по площади, и обладает более интересными объектами (Большое и Малое Алешкинские болота, долина реки Братовка, лощина).

В лесном массиве преобладают сосняки, много березняков и дубрав. В северо-восточной части леса сохранились два болота.

Алешкинский лес получил свое название от деревни Алешкино, которая сейчас расположена на территории парка «Северное Тушино», примерно там, где Алешкинский проезд.

Высота леса над уровнем моря от 150 до 175 метров. Лес внутри кажется почти плоским. В природных котловинах сформировались болота.

Самая низкая точка Алешкинского леса - 150 метров над уровнем моря - в месте, где река Братовка покидает его.

Растительный и животный мир

Это район, где господствует ель и ельники, к ней примешаны сосна, встречаются дубравы и лиственные породы - осина и береза.

На месте леса когда-то ельники были уничтожены, территория время от времени использовалась под пашни, сенокосы и пастбища.

Современная история Алешкинского леса начинается в начале 20 века, когда территория вновь стала зарастать лесом (в этом лесу очень мало древних пород). Открытые участки зарастали березами и осинами. В середине 20-го века здесь была высажена рябина.

В настоящее время в Алешкинском лесу произрастают около 30 видов деревьев и более 20 видов кустарников, более 190 видов травянистой растительности.

Из птиц обитают: трясогузка, соловей, дятлы. Из животных встречаются: еж обыкновенный, заяц-русак, лесной хорь, полевка, ласка. Следует отметить, что все животные Алешкинского леса занесены в Красную Книгу России.

Интересным и живописным природным местом в лесу является глубокая долина реки Братовка. Она возникла из ложбины, так как еще десять лет назад река не имела своего постоянного течения в пределах лесного массива. Теперь по ложбине течет постоянно водный поток. Кое-где долина имеет каньонообразный вид.

Интересной является и сама ложбина, имеющая форму в виде буквы V.

На территории леса имеются родники. Один из них, например, недалеко от МКАД.

Здесь расположены два болота. Алешкинские болота признаны памятниками природы регионального значения, одни из последних, сохранившихся в Москве, переходных болот. Здесь произрастает много краснокнижных растений, несколько видов осоки.

Самым любимым местом посетителей, является большая поляна, которая со всех сторон окружена деревьями. Здесь растут яркие цветы и полевые травы.

Водной достопримечательностью Алешкинского леса в Москве является озеро Весеннее, которое образовалось, вероятнее всего, путем перегораживания одного из протоков реки Братовка. Водоем очень живописный и утопает в зелени.

Лес заканчивается живописной опушкой, которая переходит плавно в луг.

Проблемы

Проблемы леса такие же, как и проблемы любого лесного массива, который примыкает к жилым районам: повреждение травяного покрова, костры, мусор, сбор растений, выгул собак, автотранспорт. Жилые районы примыкают к Алешкинскому лесу в двух местах, и участки эти не очень большие. В этих зонах лес очень загрязнен и нуждается в регулярной очистке.

Экологическая и природная достопримечательность Москвы

Алешкинский лес - это крупный лесной массив, который посещают достаточно большое количество людей. Он очень популярен у жителей близлежащих районов. В будущем планируется проводить здесь экологические экскурсии, так как в местности богатый животный и растительный мир, многие виды которых занесены в Красную Книгу России. В лесу уже создана экологическая тропа.

Кроме того, здесь можно организовывать учебные экскурсии для школьников, на которых наглядно можно знакомить учащихся с местными видами трав, кустарников и деревьев. Можно организовывать школьные походы по Алешкинскому лесному массиву. Так как площадь его не очень большая, такие школьные вылазки можно осуществлять в течение одного дня. Кроме того, ученики могут не только знакомиться с лесными достопримечательностями, но и принимать участие в уборке территории.

Вместо заключения

Живописный лесной массив, расположенный за пределами столицы, - любимое место пикников и отдыха на природе у москвичей и жителей Подмосковья. Он выделяется своей необычностью, как сохранившийся уголок девственной природы в огромном мегаполисе.

Алешкинский лес по праву является жемчужиной лесопарка в Химках. Всего несколько столетий назад, здесь была расположена деревня Алешино, от имени которой лесной массив и получил свое название.

Фото Алешкинского леса и пикника на его фоне есть, наверное, у каждого москвича. Сюда приходят люди, уставшие от городской суеты, чтобы позагорать на природе, подышать свежим воздухом, и конечно, для отдыха на лоне природы с компанией друзей.

Сюда приходят и любители приведений и мистики. По легенде, лес охраняет черный монах. Он бродит среди деревьев в своем и появляется лишь тем, кому нужна помощь или для того, чтобы предупредить о беде. Поговаривают, что при его появлении перестают петь птицы, лаять собаки, и лес как будто замирает в ожидании … Правда это или вымысел - решать каждому самостоятельно.

Вот такой он красивый, живописный и таинственный Алешкинский лес.