Разница между переворотом и революцией. Ликбез: революция и государственный переворот Что такое революция и переворот

В наше время если случаются какие-то бунты, восстания в разных страна, то им сразу вешают ярлык революции. А правильно ли это будет на самом деле? Давайте узнаем.

В чем особенности революции? Революция — кардинальное изменение в социальном и политическом устройстве общества. Чаще всего, революции происходят снизу недовольными массами людей, которые довели до отчаяния. Последнее — это состояние человека, когда даже будучи самым аполитичным он становится пассионарным.

Отличными примерами революций можно считать те моменты в истории, когда происходят переходы от одного социального строя к другому. Таковыми являются Буржуазная революция в Англии 1642 года, когда произошел переход к капиталистическим отношениям, Великая Буржуазная революция во Франции 1789 года.

Так же революции могут быть национал-освободительными, целью которых является создания национального государства. Отличным примером является революция в США 1776 года, провозгласившая независимость США, южноамериканские революции от испанского ига и т.д.

Революция может быть инициирована «сверху» — когда революционные изменения происходят по инициативе властей, без их смены. Такое явление мы можем наблюдать в Японии 1867-1868 годах, когда произошли кардинальные изменения и переход от феодализма к капитализму, а так же, от части, реформы Александра II, но тут стоит сделать ремарку, что данная революция оказалась «незаконченной» в связи со смертью императора.

Государственный переворот — это момент в жизни государства, когда к власти приходят другие элиты и меняется только верхушка власти, кардинальных изменений в жизни общества не происходит.

Разгон Верховного Совета России в 1993 году — государственный переворот. Свержение Петра III и воцарение Екатерины II — тоже переворот. «Цветные революции» последних двух десятилетий тоже являются государственными переворотами.

На Украине тоже произошел государственный переворот. Люди не получили никаких кардинальных изменений в политической или социально-экономической сфере жизни. Просто вместо одной шайки элит пришли новые. Происходит передел собственности, а от этого простому человеку ни холодно, ни жарко.

Многие из вас подметили, что я не сказал ни слова о Февральской и Великой Октябрьской Социалистической революциях. В наше время многие антисоветчики называют эти два явления не более чем «переворотами». Даже сейчас я могу сказать, что в институтах бакалавриату I курса внушают, что Февральская — революция, но Октябрьский — переворот. Давайте смотреть объективно: после февральских событий произошел переход от монархии к республике. Кардинальное изменение? Кардинальное, которое может определять дальнейшие преобразования в обществе. Во время октябрьских событий что произошло? Произошел переход от республики к диктатуре пролетариата, отказа от капиталистических отношений, национализация экономики (О Боже, что даже и не снилось в то время буржуазным кругам Запада и Атлантики), началось построение социально-ориентированного государства. Революция? Революция.

Хотелось бы отметить еще такое понятие как «Контрреволюция». Это попытка возврата к тому политическому или социально-экономическому строю, который был утерян в результате революции. Контрреволюционными движениями можно назвать белогвардейцев, лоялистов, движение Гомидьяна.

Надеюсь, мы сможем увидеть на Украине русское национал-освободительное и панславистское движение и его дальнейшую победу в этом противостоянии.

Случай с Огюстом Контом самый простой. Он с самого на­чала радовался разрушению представительных и либеральных институтов, которые, по его мнению, были связаны с деятель­ностью критического и анархиствующего метафизического ра­зума, а также со своеобразной эволюцией Великобритании.

Конт в своих юношеских работах сравнивает развитие по­литической ситуации во Франции и в Англии. В Англии, думал он, аристократия сливалась с буржуазией и даже с простым народом, чтобы постепенно уменьшить влияние и власть мо­нархии. Политическая эволюция Франции была совершенно иной. Здесь, наоборот, монархия сливалась с коммунами и с буржуазией, чтобы уменьшить влияние и власть аристократии.

Парламентский режим в Англии, по мнению Конта, не представлял собой ничего иного, кроме формы господства аристократии. Английский парламент был институтом, с по­мощью которого аристократия правила в Англии, так же как она правила в Венеции.

Следовательно, парламентаризм, по Конту, не политиче­ский институт универсального предназначения, а простая слу­чайность английской истории. Требовать введения во Франции представительных институтов, импортированных с другого бе­рега Ла-Манша, - значит совершать грубую историческую ошибку, поскольку здесь отсутствуют важнейшие условия для парламентаризма. Кроме того, это значит допускать и полити­ческую ошибку, чреватую пагубными последствиями, - а именно желать совместить парламент и монархию, - посколь­ку именно монархия, как высшее проявление прежнего режи­ма, была врагом Французской революции,

Словом, сочетание монархии и парламента, идеал Учреди­тельного собрания, представляется Конту невозможным, ибо зиждется на двух принципиальных ошибках, из которых одна касается характера представительных институтов вообще, а вторая - истории Франции. Сверх того Конт склоняется к

идее централизации, которая ему кажется закономерной для истории Франции. В этом отношении он заходит столь далеко, что считает различение законов и декретов напрасным ухищ­рением легистов-метафизиков.

В соответствии с такой интерпретацией истории он, стало быть, испытывает удовлетворение в связи с упразднением французского парламента в пользу того, что он называет вре­менной диктатурой, и приветствует действия Наполеона III, решительно покончившего с тем, что Маркс назовет парламен­тским кретинизмом 1 .

Фрагмент из «Курса позитивной философии» характеризует политическую и историческую точку зрения Конта на этот счет:

«Исходя из нашей исторической теории, в силу предшеству­ющего полного сосредоточения различных элементов прежне­го режима вокруг королевской власти, ясно, что основное уси­лие Французской революции, направленное на то, чтобы уйти безвозвратно от античной организации, должно было непре­менно принести к непосредственной борьбе народа с королев­ской властью, перевесом которой с конца второй современной фазы отличалась лишь такая система. Однако, хотя политиче­ское предназначение этой предварительной эпохи в действи­тельности оказалось вовсе не постепенной подготовкой устра­нения королевской власти (о чем вначале не могли помыслить и самые отважные новаторы), примечательно, что конституцион­ная метафизика страстно желала в то время, наоборот, нера­сторжимого союза монархического принципа с властью наро­да, как и подобного союза католического государственного уст­ройства с духовной эмансипацией. Поэтому непоследователь­ные спекуляции не заслуживали бы сегодня никакого философского внимания, если бы в них не следовало видеть первое непосредственное обнаружение общего заблуждения, которое еще, к сожалению, способствует полному сокрытию истинного характера современной реорганизации, сводя такое фундаментальное возрождение к тщетному всеобъемлющему подражанию переходному государственному устройству, свой­ственному Англии.

Такова в самом деле была политическая утопия главных вождей Учредительного собрания, и они, несомненно, добива­лись ее непосредственного осуществления; равным образом она несла в себе тогда радикальное противоречие с отличи­тельными тенденциями французского общества.

Таким образом, именно здесь естественное место непос­редственного применения нашей исторической теории, помо­гающей быстро оценить эту опасную иллюзию. Хотя сама по себе она была слишком примитивной, чтобы требовать какого-то специального анализа, серьезность ее последствий обязы-

вает меня сообщить читателям основы исследования, которое они смогут, впрочем, без труда спонтанно продолжить в русле объяснений, типичных для двух предыдущих глав.

Отсутствие какой бы то ни было здравой политической фи­лософии облегчает понимание того, какое эмпирическое ме­роприятие естественным образом предопределило это заблуж­дение, которое, конечно, не могло не стать в высшей степени неизбежным, поскольку оно смогло полностью прельстить ум даже великого Монтескье» (Cours de philosophie positive, t. VI, p. 190 2).

Этот отрывок поднимает несколько важных вопросов: вер­но ли, что тогдашние условия во Франции исключали сохране­ние монархии? Прав ли Конт, полагая, что институт, связанный с определенной системой мышления, не может выжить в ус­ловиях иной системы мышления?

Конечно, позитивист прав, считая, что французская монар­хия была традиционно связана с католической интеллектуаль­ной и общественной системой, с феодальной и теологической системой, но либерал ответил бы, что созвучный определенной системе мышления институт может, трансформируясь, уцелеть и исполнять свои функции и в иной исторической системе.

Прав ли Конт, сводя институты британского образца к свое­образию правительства переходного периода? Прав ли он, рассматривая представительные институты как нерасторжимо связанные с господством торговой аристократии?

Руководствуясь этой общей теорией, наш выпускник Поли­технической школы без огорчения полагал, будто светский диктатор положит конец тщетному подражанию английским институтам и мнимому господству болтливых метафизиков из парламента. В «Системе позитивной политики» он выразил удовлетворение по этому поводу и дошел даже до того, что написал во введении ко второму тому письмо к русскому ца­рю, где выразил надежду, что сего диктатора (которого он на­звал эмпириком) можно обучить позитивной философии и та­ким образом решительно способствовать фундаментальной ре­организации европейского общества.

Обращение к царю вызвало некоторое волнение среди по­зитивистов. И в третьем томе тон Конта несколько изменился по причине временного заблуждения, которому поддался свет­ский диктатор (я хочу сказать - в связи с Крымской войной, ответственность за которую Конт, похоже, возложил на Россию). В самом деле, эпоха великих войн в историческом плане завершилась, и Конт поздравил светского диктатора Франции с тем, что тот с достоинством положил конец временному за­блуждению светского диктатора России.

Такой способ рассмотрения парламентских институтов - если я отважусь пользоваться языком Конта - объясняется исключительно особым характером великого учителя позити­визма. Эта враждебность по отношению к парламентским инс­титутам, принимаемым за метафизические или британские, жива еще и сегодня 3 . Заметим, впрочем, что Конт не желал полного устранения представительства, но ему казалось доста­точным, чтобы Собрание созывалось раз в три года для утверждения бюджета.

Исторические и политические суждения, по-моему, выте­кают из основной общесоциологической позиции. Ведь социо­логия в том виде, как ее представлял себе Конт и как ее к то­му же применял Дюркгейм, главными считала социальные, а не политические феномены - даже подчиняла вторые первым, что могло привести к умалению роли политического ре­жима в пользу основной, социальной реальности. Дюркгейм разделял равнодушие, не свободное от агрессивности или пре­зрения, в отношении парламентских институтов, свойственное творцу термина «социология». Увлеченный социальной пробле­матикой, вопросами морали и преобразования профессиональ­ных организаций, он взирал на то, что происходит в парламен­те, как на нечто второстепенное, если не смехотворное,

В год столетия революции самое время поговорить о том, что же такое революция. Речь идет о социально-политическом феномене, «революции» в других смыслах слова («неолитическая революция», «научно-техническая революция», «сексуальная революция» и т.п.) мы оставляем здесь в стороне.

Спектр мнений

К сожалению, понятие революции, как правило, формировалось индуктивно, как логическая конструкция, основанная на том, что важнее всего для автора - конституционное устройство либо экономика, смена правительства или мифы общественного сознания. В итоге авторы, предлагающие определения, нередко перечисляют самые разные стороны процесса, перемежая их трудноопределимыми понятиями вроде «радикальное», «быстрое», «фундаментальное», «качественное», «сбой», «нарушение равновесия». Иногда выдвигаются критерии, которые автор расценивает как положительные или отрицательные в силу своей идеологии и на этом основании считает их критерием революции (например, «далеко идущие изменения», направленные на модернизацию и централизацию) . Все эти критерии не позволяют четко отделять революцию как явление от других похожих процессов, четко датировать революции.

Историк В.П. Булдаков пытается отождествить революцию с архаичной смутой: «Революция может рассматриваться как дикая реакция на латентные формы насилия, которые приняли социально-удушающую форму… Революционный хаос можно рассматривать как раскрытие “варварского” человеческого естества, запрятанного под ставшей тесной оболочкой “цивилизаторского” насилия власти» . Нет, не может революция так рассматриваться, в ее сути во всяком случае. Дело в том, что конфликт «цивилизаторского насилия» и «варварского» естества существует от начала цивилизации, а революции, о которых идет речь, - явление куда более позднее. Вопрос о том, были ли революции в древности и что под ними понимать, остается дискуссионным, но события, которые принято называть революциями в современном понимании слова, возникают только в Новом времени. Более того, они отличаются от многочисленных бунтов, «бессмысленных и беспощадных», а главное - нерезультативных в смысле общественных преобразований. То, что современники могут воспринимать как смуту, может быть и революцией. Революции могут сопровождаться погромами и убийствами архаичного типа (хотя такие злодейства происходят и без всяких революций тоже). Но суть революции - не в смуте, не в архаичном погроме. Да и не противопоставляют себя революции «цивилизаторству», скорее наоборот.

Проблему пытаются решить и филологи, ибо они создают толковые словари русского языка. Но при этом филологи и консультирующие их историки могут быть далеки от научной проблематики революции и вынуждены опираться на марксистско-ленинскую концепцию, слегка причесанную в духе времени, например: «низвержение, разрушение отжившего общественного и государственного строя, приход к власти нового, передового класса и утверждение нового, прогрессивного строя» . Получается, что в ходе одной революции разрушается один общественный строй, целая социальная система, и сразу же утверждается новый строй.

Между тем для историка в столь сложном случае логичнее отталкиваться от реальных событий, которые уже вошли в историю как «классические революции»: как минимум Великая французская революция и революция в России, начавшаяся в феврале 1917 года. В этот «обязательный» список включаются также другие французские революции XIX века и революция, начавшаяся в 1905 году в России (как правило, она датируется 1905–1907 годами). Также «желательно», чтобы определение учитывало и более ранние революции, по крайней мере Английскую революцию XVII века («Великий мятеж»). Эти события являются революциями как свершившиеся исторические факты, и определение революции должно быть сформулировано так, чтобы эти три-четыре события под него подпадали.

Рассмотрим на примере этих революций пять определений, приведенных Д. Пейджем как наиболее типичные для западной науки (Т. Скочпол, С. Хантингтон, Э. Гидденс и Ч. Тилли) .

Т. Скочпол: «стремительная коренная трансформация государственных и классовых структур общества, сопровождаемая и частично поддерживаемая классовыми восстаниями снизу». Прежде всего бросается в глаза отсутствие причинно-следственной связи трансформации и восстаний, которые как бы совпадают по времени. Но это полбеды. Беда в том, что в ходе большинства из перечисленных революций коренная трансформация классовых структур не происходит. Применительно к революции 1905–1907 годов трудно говорить даже о коренном изменении государственных структур (при всем уважении к введению Государственной думы). Коренная трансформация классовых структур может происходить и без революции, сопровождаясь при этом крестьянскими восстаниями, - так было в России в 60-е годы XIX века. Но, по общему мнению, социально-политической революции в собственном смысле слова тогда не произошло. А ведь глубина классовой трансформации была ничуть не меньше, чем в 1905–1907 годах. Остается «стремительность». Но это тоже очень слабый критерий. «Стремительно» - это сколько лет? Великая французская революция, по разным оценкам, длилась от 5 до 15 лет (это если не включать в революционный период империю Наполеона), наиболее обоснованная, на мой взгляд, датировка - 1789–1799 годы. Английская революция «тянулась» 20 лет. Бывают революции и «постремительнее», но и периоды «эволюции» также бывают сопоставимы по длительности с длинными революциями. Реставрация после Английской революции длилась 28 лет, после Наполеоновских войн - 15 лет.

Может быть, лучше определение С. Хантингтона? «Стремительное, фундаментальное и насильственное внутриполитическое изменение в доминирующих ценностях и мифах общества, его политических институтах, социальной структуре, лидерстве, деятельности правительства и политике». Это типичное определение через перечисление, в котором причинно-следственные связи между явлениями автора не очень интересуют. Каждое из таких изменений может вполне свершиться без революции. Одни мифы чего стоят. А все вместе они не встречаются в ходе большинства революций. О фундаментальном (качественном) изменении социальной структуры уже в ходе (а не после) революции мы говорили выше. А тут еще и ценности с мифами. Беда Хантингтона заключается в том, что он применительно к таким сложным материям характеризует общество как целое (а революция его как раз раскалывает). Можно ли сказать, что вся Франция целиком даже во время Великой революции отказалась от католических ценностей и мифов? Количество их противников увеличилось, но это количественное, а не качественное изменение. Остались массы, приверженные прежним ценностям - одна Вандея чего стоит. Что уж говорить о революциях XIX века, куда слабее перепахавших французское общество.

Поняв слабость определений, преувеличивающих совершаемый революцией прогресс, А. Гидденс переносит центр тяжести в политическую сферу: «захват государственной власти посредством насильственных средств лидерами массового движения, когда впоследствии эта власть используется для инициирования основных процессов социальных реформ». Ближе, но все равно не то. Во-первых, Э. Гидденс забыл о таких революциях, как 1905–1907 годов, где означенный захват не произошел. Более того, даже классические революции могут долго протекать и даже добиваться результатов до момента насильственного захвата власти революционными лидерами масс (Франция 1789–1791 годов, например). Во-вторых, неясен критерий «основных социальных реформ». Можно догадаться, что Э. Гидденс подчеркивает их глубину. Но бывает, что глубокие реформы даже в условиях революции проводят не лидеры массовых движений, так как революция может начаться с переворота (Португалия 1974 года, например). После этого массы могут поддержать новую власть, но это не значит, что к власти пришли именно лидеры массового движения (отчасти это относится и к ситуации февраля 1917 года в России, когда выяснилось, что лидерами масс являются не министры Временного правительства, а Советы). В-третьих, революция может начаться с ненасильственного прихода к власти, после чего социальные реформы провоцируют революцию (Чили 1970–1973 годов).

Еще более политологичным и потому слабым является определение Ч. Тили: «насильственная передача власти над государством, в ходе которой по меньшей мере две различные коалиции соперников предъявляют взаимоисключающие требования в отношении права контролировать государство, и некоторая значительная часть населения подчиняется юрисдикции государства и подчиняется требованиям каждой коалиции». У Ч. Тилли недостатки определения Э. Гидденса гипертрофированы, сущностные особенности революции забыты настолько, что такое определение можно отнести и к междоусобицам, обычным гражданским войнам со времен Древнего Рима и даже некоторым выборам, после которых стороны не могут договориться, кто победил, даже если в основе расхождений лежат разногласия, второстепенные по сравнению с революционными.

Сам Д. Пейдж, приведя эти определения, справедливо отмечает, что они «в гораздо большей степени охватывают перспективу, нежели то, что могло иметь место с самого начала…» , но нас-то интересует именно то, что характеризует революцию от начала до конца.

Не помогает и политолог Д. Голдстоун, вступивший в эту дискуссию относительно недавно. Его определение таково: «Революция - это насильственное свержение власти, осуществляемое посредством массовой мобилизации (военной, гражданской или той и другой вместе взятых) во имя социальной справедливости и создания новых политических институтов» . Во-первых, здесь есть ненужные, лишние слова в скобках: если возможно и то и другое, зачем перечислять? Во-вторых, как мы имели возможность убедиться, свержение власти в ходе революции может и не произойти. А может произойти, напротив, несколько свержений. Не считать же, что в ходе Французской революции XVIII века произошло как минимум четыре революции (четыре свержения власти). В-третьих, создание новых политических институтов - явление довольно обыденное, время от времени создаются то министерства, то партии. Вероятно, речь должна идти о политической системе, режиме, конституционном устройстве. В-четвертых, понятие социальной справедливости - понятие очень размытое, само по себе требующее конкретизации и объяснения.

Д. Голдстоун обходит рискованную тему справедливости, давая и другое, даже более загадочное определение, говоря о революции «как о процессе, в котором лидеры-визионеры используют силу масс для того, чтобы насильственным способом установить новый политический порядок» . Итак, речь идет не об отдельных институтах, а о политическом порядке, к которому стремятся лидеры (загадочное слово «визионеры», видимо, характеризует их харизму, способность к провидению или наличие эффективной стратегии). Массы мобилизуются, очевидно, не в своих интересах, а в интересах этих лидеров, играют роль «пушечного мяса». При последующем изложении событий конкретных революций Д. Голдстоун время от времени все же упоминает, что недовольство масс бывает вызвано вполне рациональными причинами - ухудшением социального положения, нарушением гражданских прав. Так что без социальной справедливости не обойтись, и политолог к ней возвращается в описательном ключе, когда ищет причины революций. Становится ясно, что осознание несправедливости социальной ситуации само по себе вытекает из каких-то обстоятельств, связанных со структурой общества.

Определение революции, данное Д. Голдстоуном, настолько неудовлетворительно, что его практически невозможно использовать для того, чтобы определить, когда та или иная революция имела место, то есть дать датировку. Так, о событиях Российской революции Д. Голдстоун пишет начиная с 1905 года, продолжает 1917 годом (причем непонятно, считает ли он, что между 1905 и 1917 годами революция все время продолжалась), а заканчивает итогами Второй мировой войны. Почему революция включает (и включает ли) именно этот период, остается непонятным . Такой же размытый подход Д. Голдстоун применяет и для беглого описания других революций в своей книги.

Однако со «свержением» в исторической традиции действительно есть путаница. Принято считать, что Французская революция в XVIII веке была одна, а вот в России в 1917 году традиционно выделяются целых две революции - Февральская и Октябрьская. Причины такого разделения носят идеологический характер, который, на мой взгляд, и является причиной методологических двойных стандартов, когда французская революция справедливо рассматривается как процесс, прошедший в своем развитии несколько фаз, а российская революция членилась на две.

В.И. Миллер стремился преодолеть противоречия между различными трактовками революции путем выделения революции как события («обвал власти»), революции как процесса («ломка» отношений и системы власти) и революции как периода истории, под которым понимается «этап в развитии страны, обычно следующий за падением старой власти или за ее острым кризисом, для которого характерны политическая (а подчас и экономическая) нестабильность, вполне естественная в этих условиях поляризация сил и, как следствие, непредсказуемость последующего развития событий» . Этот подход не представляется нам вполне обоснованным. Во-первых, революция-событие - это политический переворот, который может быть частью революции, а может и не быть (крушение нацистского режима в Германии в 1945 году, многие военные перевороты). Революция как процесс и как период практически неотличимы друг от друга, но их критерии (кризис власти, нестабильность, поляризация сил и непредсказуемость событий) недостаточны, так как могут встречаться все вместе безо всякой революции. Но в идее В.И. Миллера есть существенное рациональное зерно, обусловленное особенностью языка. Социально-политические революции (а речь не идет о революциях в ином смысле слова, например о научно-технических революциях) являются процессом, но в них выделяются события, которые современники также единодушно называют революциями. Так, в феврале (марте) 1917 года началась Великая российская революция, в составе которой выделяются два социально-политических переворота - «Февральская революция» и «Октябрьская революция». Тем не менее, период революционных перемен имел место и в мае 1917 года, и в 1918 году. Революция не сводится к двум переворотам, это более длительный процесс, протекавший с февраля 1917 года до начала 20-х годов и прошедший в своем развитии несколько фаз .

Критерии

Итак, если говорить о социально-политической революции как о конкретном историческом событии, то это хронологически ограниченный процесс от нескольких месяцев до нескольких лет. Характеризуя революцию, мы можем исходить из «классических» примеров: английского «Великого мятежа» середины XVII века, Великой французской революции конца XVIII века, серии французских революций 1830 года, 1848–1852 годов, 1870–1871 годов; российских революций 1905–1907 годов и 1917–1922 годов (по поводу даты окончания последней идут споры).

Сущность этих явлений не может быть определена через изменения отношений собственности (в Английской революции этот фактор играет незначительную роль и в центре внимания стоят религиозно-политические мотивы, разделяющие представителей одной группы собственников) или смену правящей элиты (чего не случилось в революции 1905–1907 годов). Речь не может идти о смене общественной формации в ходе одной революции.

В то же время можно выделить ряд критериев, которые объединяют как минимум все «классические» революции.

1. Революция - это социально-политический конфликт, то есть такой конфликт, в который вовлечены широкие социальные слои, массовые движения, а также политическая элита (это сопровождается либо расколом существующей властной элиты, либо ее сменой, либо существенным дополнением представителями иных социальных слоев). Важный признак революции (в отличие от локального бунта) - раскол в масштабе всего социума (общенациональный характер там, где сложилась нация).

2. Революция предполагает стремление одной или нескольких сторон конфликта к изменению принципов общественного устройства и системообразующих институтов. Определение этих системообразующих институтов и принципов, критериев изменения «качества» системы - предмет дискуссии историков. Но дело в том, что в ходе революции ведущие социально-политические силы сами указывают, какие социальные институты считают наиболее важными, системообразующими. Как правило, это принципы вертикальной мобильности.

3. Революция - это социальное творчество, она преодолевает ограничения, связанные с существующими институтами разрешения противоречий и принятия решений. Революция стремится к созданию новых «правил игры». Она отрицает существующую легитимность (иногда опираясь на прежнюю традицию легитимности, как Английская революция). Поэтому революционные действия преимущественно незаконны и неинституционализированы. Революция не ограничена существующими институтами и законом, что иногда приводит к насильственной конфронтации.

Массовые убийства не являются критерием революции, а реформы не являются критерием отсутствия революции. Обычно насилие встречается в революции эпизодически, как встречается оно во всяком историческом процессе. Частью революции могут быть и реформы, и войны, и выборные кампании, и полемика в печати. Все это может существовать и без революции, хотя, спору нет, революция делает исторический процесс более интенсивным и вариативным.

Таран истории

Таким образом, революцию можно определить как общенациональную социально-политическую конфронтацию по поводу системообразующих институтов общества (как правило, принципов вертикальной мобильности), при которой социальное творчество преодолевает существующую легитимность. Или короче. Революция - это процесс преодоления системообразующих структур общества путем социально-политической конфронтации. Акцент - на слове «процесс». Пока идет такой процесс - есть и революция. Но процесс преодоления может происходить и без соответствующей конфронтации - тогда уже и без революции. Революция - стадия процесса. Чтобы отличить именно революцию, нужно ориентироваться на указанные выше критерии, включая социально-политическую конфронтацию, преодолевающую существующие системообразующие институты, существующую легитимность. Разрушилась легитимность (как в январе 1905 года и в марте 1917 года) - началась революция. Установилась новая (как 3 июня 1907 года и, в конечном итоге, с образованием СССР 30 декабря 1922 года) - революция заканчивается, начинается новый исторический период, как правило эволюционный либо несущий с собой радикальные преобразования сверху, без неуправляемых властью масс на улицах.

Революция - не «локомотив истории», она не перевозит «вагончики» общества от станции «феодализм» на станцию «капитализм». Но она и не «диверсия на рельсах» успешно мчащегося вперед эшелона. Если существующее устройство общества приводит к накоплению социальных проблем, это значит, что страна в своем развитии подошла к стене, которую нужно преодолеть. Поток людских судеб упирается в стену, начинается «давка», разочарование миллионов и нарастание недовольства не только правителями, а своим образом жизни. Из этого положения три выхода. Либо пойти назад - по пути деградации и архаизации общества. Либо разобрать стену «сверху» - путем филигранных, смелых и продуманных реформ. Но такое в истории случается нечасто. И дело не только в уме государственных деятелей, но и в их социальной опоре. Ведь «разобрать стену» - значит лишить привилегий социальную элиту, господствующие слои общества. Если реформы не состоялись или не удались, а общество не готово просто деградировать, остается одна возможность - взорвать, проломить стену. Даже если при взрыве погибнет часть авангарда общества, даже если пострадают многие иные, даже если при ударе о стену общество на какое-то время остановится в развитии, даже если образуется груда развалин, путь должен быть расчищен. Без этого дальнейшее движение вперед невозможно. Революция - это не «локомотив», а «таран истории».

Примечания

1. См., например: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13. С. 6; Там же. Т. 21. С. 115; Коваль Б.И. Революционный опыт ХХ в. М., 1987. С. 372–374; Хохлюк Г.С. Уроки борьбы с контрреволюцией. М., 1981. С. 21; Маклаков В.А. Из воспоминаний. Нью-Йорк, 1984. С. 351; Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. М., 1999. С. 53. Обзор определений революции, выдвигаемых зарубежной политологией и социологией, см.: О причинах русской революции. М., 2010. С. 9–11; Концепт «революция» в современном политическом дискурсе. СПб., 2008. С. 131–142.

2. Булдаков В.П. Красная смута: Природа и последствия революционного насилия. М., 2010. С. 7. Неслучайно, как признает В.П. Булдаков, его «книга оказалась менее всего востребована теми, кому адресовывалась в первую очередь, - историками» (с. 5). Предложенное им сочетание либеральной идеологии и «психопатологии» вряд ли могло получить широкую поддержку в историографии. Но привлекаемый В.П. Булдаковым эмпирический материал о насилии периода революции ценен для уточнения картины революционного процесса.

3. Историко-этимологический словарь современного русского языка. М., 1999.

4. Концепт «революция» в современном политическом дискурсе. С. 150.

5. Там же. Увы, сам Д. Пейдж не смог преодолеть этот недостаток. Характеризуя революции лишь на основе одного из эпизодов каждой из них (выбранных по своему усмотрению), он добавляет в определение про «фундаментальную трансформацию» еще один критерий: «в результате широкого массового признания утопической альтернативы существующему социальному порядку» (Там же. С. 157). В таком определении сохраняются старые недостатки, но возникают новые неясности. Какую альтернативу считать утопической, а какую реалистичной? Скажем, введение парламента - это утопическое требование. А ведь многие революции этого добивались. А «свержение самодержавия» и введение республики - это обязательно утопия? Если под утопией понимать конструктивную альтернативу, то сомнительно, что она овладевает массами в самом начале революции, а не до или после этого. И слово «утопический» в силу его многозначности, и слова «в результате» как претензия на единственную причину революций, найденную автором, следует исключить. А вот необходимость широкого распространения представлений об альтернативе существующему порядку - действительно важный, хотя и не единственный, фактор начала революции.

6. Голдстоун Д. Революции. Очень краткое введение. М., 2015. С. 15.

7. Там же. С. 22.

8. Там же. С. 107–110.

9. Миллер В. Осторожно: история! М., 1997. С. 175.

10. Эта точка зрения публиковалась нами в работе «Тоталитаризм в Европе в ХХ в. Из истории идеологий, движений, режимов и их преодоления» (М., 1996. С. 46–64). Аналогичный подход предлагает и Т. Шанин в книге «Революция как момент истины. 1905–1907 - 1917–1922» (М., 1997).

Революции не возникают из-за растущего недовольства нищетой, неравенством и других подобных им явлений. Революция — сложный процесс, который неожиданно возникает из общественного строя, приходящего в упадок сразу во многих сферах.

К сожалению, понять, находится ли страна в неустойчивом равновесии, бывает непросто, поскольку, несмотря на подспудные изменения, положение в ней долгое время может казаться стабильным.

Стачки, демонстрации или мятежи можно игнорировать как не имеющие значения до тех пор, пока в них принимает участие небольшое количество людей, а военные и полиция настроены на их подавление и способны это делать. Симпатии других групп к протестующим и недовольство военных и полиции могут до поры до времени не проявляться вовне.

Элиты могут скрывать нарастающие разногласия и свою оппозиционность, пока не представится реальная возможность выступить против режима.

Правители могут начать реформы, надеясь на их успех, или развернуть репрессии, думая, что они положат конец оппозиции; и лишь задним числом приходит понимание, что реформы не получили поддержки, а репрессии привели к еще большему недовольству и сопротивлению.

Таким образом, революции подобны землетрясениям. Геологи умеют выявлять зоны повышенного риска, и мы знаем, что именно там землетрясения скорее всего и произойдут. Однако серия мелких толчков может означать как релаксацию, так и рост напряжения, за которым вскоре может последовать сильное смещение. Сказать заранее, что случится, как правило, невозможно. Землетрясение может произойти на хорошо известном разломе, а может случиться на новой или не обнаруженной ранее линии. Знание общих механизмов не позволяет нам предсказывать землетрясения. Подобно этому социологи могут сказать, в каких обществах могут быть разломы и напряжения. Об этом свидетельствуют признаки социального конфликта или проблемы, с которыми сталкиваются институты или группы в решении привычных задач или достижении своих целей. Однако это не означает, что мы можем точно предсказать, когда та или иная страна испытает революционные потрясения.

Исследователи революций согласны друг с другом относительно пяти элементов, которые считаются необходимыми и достаточными условиями неустойчивого социального равновесия. Первый из них — проблемы в экономической и фискальной сферах, мешающие поступлению ренты и налогов в распоряжение правителей и элит и снижающие доходы всего населения в целом. Такие проблемы обычно приводят к тому, что власть повышает налоги или влезает в долги, зачастую делая это способами, которые рассматриваются как несправедливые. Снижается и способность правителей награждать сторонников и платить зарплату чиновникам и военным.

Второй элемент — растущее отчуждение и оппозиционные настроения в среде элит. Элиты всегда конкурируют в борьбе за влияние. Соперничают между собой семейные кланы, партии, фракции. Однако правитель обычно использует эту конкуренцию для того, чтобы обеспечивать поддержку элит, натравливая одни группы на другие и вознаграждая лояльность.

Стабильные элиты также стремятся рекрутировать и держать при себе талантливых новичков. Отчуждение возникает, когда та или иная группа элиты чувствует, что ее систематически и несправедливо оттесняют и лишают доступа к правителю.

«Старые» элиты думают, что их обходят новички, а новые и честолюбивые элиты — что им перекрывают дорогу старожилы. Элиты могут прийти к мнению, что какая-то определенная группа — узкий круг ближайших друзей или членов этнической или региональной группы, в которую входит правитель, — несправедливо получает основную долю политической власти или экономических дивидендов. В этих обстоятельствах им может показаться, что их лояльность не будет вознаграждена и что режим будет всегда ставить их в невыгодное положение. В этом случае они могут выступить за реформы, а если реформы будут блокироваться или их объявят неэффективными, принять решение о мобилизации и даже попытаться воспользоваться народным недовольством, чтобы оказать давление на режим. По мере роста отчуждения они могут принять решение о свержении и смене существующего общественного порядка, а не просто об улучшении своего положения в его рамках.

Третий элемент — революционная мобилизация, опирающаяся на нарастающее народное возмущение несправедливостью. Это возмущение необязательно оказывается следствием крайней нищеты или неравенства. Люди скорее чувствуют, что теряют положение в обществе по причинам, которые нельзя считать неизбежными и в которых нет их вины. Это могут быть крестьяне, обеспокоенные тем, что теряют доступ к земле или облагаются слишком высокой рентой, непомерными налогами или другими поборами; или это могут быть рабочие, которым не удается найти работу или приходится сталкиваться с ростом цен на предметы первой необходимости или неиндексируемыми зарплатами. Это могут быть студенты, которым крайне сложно найти работу, соответствующую их ожиданиям и желаниям, или матери, которые чувствуют, что не способны прокормить детей. Когда эти группы поймут, что их проблемы возникают в результате несправедливых действий элит или правителей, они пойдут на риск и примут участие в мятежах, чтобы привлечь внимание к своему тяжелому положению и потребовать перемен.

Группы населения могут действовать через собственные местные организации, такие как крестьянские коммуны и сельские советы, рабочие союзы, землячества, студенческие или молодежные организации, гильдии или профессиональные объединения.

Но их мобилизацией могут также заняться гражданские или военные элиты, которые будут привлекать и организовывать население, чтобы бросить вызов власти.

Группы населения могут принять участие в городских шествиях, демонстрациях и захвате публичных мест. В XIX веке слова «На баррикады!» были призывом преградить путь войскам и не допустить их в «освобожденные» кварталы. Сегодня захват выглядит как заполнение толпами публичных мест в центре городов, таких как площадь Тахрир в Каире. Рабочие также могут призывать к бойкотам и всеобщим стачкам. Если революционеры считают, что в столице власть слишком сильна, они могут организовать партизанские отряды в отдаленных горных или лесных местностях и постепенно накапливать силы.

Восстания, которые остаются локальными и изолированными, обычно легко подавляются. Но если восстание охватывает несколько районов и к нему присоединяются крестьяне, рабочие и студенты, а эти группы, в свою очередь, устанавливают связь с элитами, сопротивление может оказаться слишком массовым, чтобы власть могла справиться с ним сразу и целиком. Революционные силы могут сосредоточиваться в отдельных местностях, избегая столкновений с силами правительства в одних районах и нанося удары в других. В какой-то момент офицеры и рядовой или сержантский состав могут отказаться убивать собственный народ ради того, чтобы правительство сохранило власть, и тогда дезертирство или распад армии станут сигналом о скорой победе революционных сил.

Четвертый элемент — идеология, предлагающая убедительный и разделяемый всеми нарратив сопротивления, объединяющая недовольство и требования населения и элит, устанавливающая связь между различными группами и способствующая их мобилизации.

Идеология может принять форму нового религиозного движения: фундаменталистские религиозные группы, от английских пуритан и до джихадистов, часто находили оправдание мятежам, ссылаясь на аморальность правителя. Идеология может принять и форму секулярного нарратива борьбы с несправедливостью, подчеркивая права и указывая на невинные жертвы злоупотреблений.

Это может быть нарратив национального освобождения. Какой бы ни была форма, действенные нарративы сопротивления подчеркивают чудовищную несправедливость режима, порождая в рядах оппозиции чувство единства и правоты своего дела.

Хотя элиты могут делать акцент на абстрактных понятиях, таких как пороки капитализма или значимость естественных прав, наиболее эффективные нарративы сопротивления опираются также на местные традиции и истории о героях прошлых времен, сражавшихся за справедливость. Американские и французские революционеры приводили в пример революционные истории времен Древней Греции и Древнего Рима. Кубинские и никарагуанские революционеры вспоминали первых кубинских и никарагуанских борцов за независимость - Хосе Марти и Аугусто Сесара Сандино. Исследования выявили интересный факт: чтобы объединять и мотивировать своих сторонников, революционным идеологиям не обязательно предлагать точный план будущего. Напротив, эффективнее всего работают расплывчатые или утопические обещания лучшей жизни в сочетании с подробным и эмоционально убедительным изображением невыносимой несправедливости и неизбежных пороков существующего режима.

Наконец, революции необходима благоприятная международная обстановка. Успех революции часто зависел или от иностранной помощи, поступавшей оппозиции в трудный момент, или от отказа в помощи правителю со стороны иностранной державы. И наоборот, многие революции терпели неудачу или были подавлены интервенцией, направленной на помощь контрреволюции.

Когда совпадают пять условий (экономические или фискальные проблемы, отчуждение и сопротивление элит, широко распространенное возмущение несправедливостью, убедительный и разделяемый всеми нарратив сопротивления и благоприятная международная обстановка), обычные социальные механизмы, которые восстанавливают порядок во время кризисов, перестают работать, и общество переходит в состояние неустойчивого равновесия. Теперь любое неблагоприятное событие может вызвать волну народных мятежей и привести к сопротивлению элит, и тогда произойдет революция.

Однако все пять вышеперечисленных условий совпадают редко. Кроме того, их трудно распознать в периоды кажущейся стабильности. Государство может скрывать свое истинное финансовое положение, пока неожиданно не произойдет его банкротство; элиты, как правило, не афишируют свою нелояльность, пока не возникает реальная возможность для действия; а группы населения, бурлящие от внутреннего возмущения, скрывают, как далеко они готовы зайти. Нарративы сопротивления могут циркулировать в подполье или тайных ячейках;

и пока не начинается революционная борьба, часто неясно, будет ли интервенция иностранных государств направлена на поддержку революции или на ее подавление.

Трудности с выяснением того, на что указывает внешняя стабильность — на устойчивое или неустойчивое равновесие — порождают парадокс революций. Задним числом, после того как революция уже произошла, кажется совершенно очевидным, насколько серьезное влияние на финансы правительств и элит оказывали экономические или фискальные проблемы; насколько отчуждены и далеки от режима были элиты; насколько распространены были чувства возмущения несправедливостью; насколько убедительными были революционные нарративы; насколько благоприятной была международная обстановка.

Причины революции можно расписать в таких деталях, что ретроспективно она покажется неизбежной.

Однако на самом деле революции оказываются полной неожиданностью для всех, включая правителей, самих революционеров и иностранных держав. Ленин выступил с широко известным заявлением в январе 1917 года, всего за несколько месяцев до падения царского режима, сказав, что «мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции».

Это происходит потому, что обычно никому не дано предвидеть, когда совпадут все пять условий. Правители почти всегда недооценивают, насколько несправедливыми они выглядят в глазах населения и как далеко они оттолкнули от себя элиты.

Если, чувствуя неладное, они прибегают к реформам, то это нередко лишь усугубляет ситуацию. Революционеры часто не до конца понимают фискальную слабость старого режима и масштабы поддержки оппозиции. Им все еще может казаться, что борьба займет много лет, несмотря на то, что элиты и военные уже переходят на сторону оппозиции, а старый режим распадается. Вот почему, даже если революции задним числом кажутся неизбежными, обычно их считают невероятными и даже немыслимыми событиями, пока они не начинают происходить на самом деле.

Благодарим пресс-службу и Издательство Института Гайдара за содействие в публикации

В ноябре 2017 года будет сто лет, как в России произошло событие, которое стали называть октябрьской революцией. Некоторые утверждают, что это был государственный переворот. Дискуссии по этому поводу продолжаются и поныне. Эта статья призвана помочь разобраться в проблеме.

Если происходит переворот

Век прошедший был богат на события, которые происходили в некоторых слабо развитых странах и назывались переворотами. Они имели место преимущественно в африканских и латиноамериканских странах. При этом силовым путем захватывались основные государственные органы. Действующие руководители государства от власти отстранялись. Их могли устранить физически или арестовать. Некоторые успевали скрыться в эмиграции. Смена власти происходила быстро.

Предусмотренные для этого законные процедуры игнорировались. Затем новый самоназначенный руководитель государства обращался к народу с разъяснением высоких целей переворота. В считанные дни происходила смена руководства государственных органов. Жизнь в стране продолжалась, но уже с новым ее руководством. Подобные перевороты собой ничего нового не представляют. Их суть – в отстранении от власти тех, кто нею наделен , при неизменности самих институтов власти. Такими были многочисленные дворцовые перевороты в монархиях, главными инструментами которых были заговоры узкого числа лиц.

Нередко перевороты происходили с участием вооруженных сил и силовых структур. Они именовались военными, если перемен власти требовала армия, выступавшая движущей силой изменений. При этом заговорщиками могли являться некоторые высокопоставленные офицеры, поддерживаемые небольшой частью военных. Подобные перевороты получили название путчей, а офицеров, захвативших власть хунтой. Обычно хунта устанавливает режим военной диктатуры. Порой руководитель хунты оставляет за собой функции руководства вооруженными силами, а ее члены занимают ключевые позиции в государстве.

Некоторые перевороты в дальнейшем приводили к кардинальному изменению социально-экономического уклада в стране и по своим масштабам принимали революционный характер. Произошедшие в минувшем веке события в некоторых государствах, которые назвали переворотами, могут иметь свои особенности. Так, для участия в них могут привлекаться политические партии и общественные организации. А сам переворот может быть средством узурпации власти ее исполнительной ветвью, которая берет на себя все властные полномочия, в том числе и представительных органов.

Многие политологи полагают, что успешные государственные перевороты являются прерогативой экономически отсталых и политически независимых стран. Этому способствует высокий уровень централизации управления государством.

Как построить новый мир

Иногда общество оказывается в ситуации, когда для его развития необходимо осуществить коренные изменения в нем и порвать с тем состоянием, которое существует. Главное здесь — качественный скачок, позволяющий обеспечить прогресс. Речь идет о фундаментальных изменениях, а не о тех, где меняются только политические фигуры. Такие радикальные изменения, затрагивающие коренные устои государства и общества принято называть революцией.

Революции могут приводить к смене одного уклада экономики и социальной жизни другими. Так, в результате буржуазных революций феодальный уклад менялся на капиталистический. Социалистические революции капиталистический уклад меняли на социалистический. Национально-освободительные революции освобождали народы от колониальной зависимости и способствовали созданию независимых национальных государств. Революции политические позволяют перейти от тоталитарных и авторитарных политических режимов к демократическим и пр. Характерно, что революции осуществляются в условиях, когда правовая система свергаемого режима не соответствует требованиям революционных преобразований.

Ученые, исследующие революционные процессы, отмечают несколько причин появления революций.

• Часть правящих плит начинают считать, что руководитель государства и его окружение обладают значительно большими полномочиями и возможностями, чем представители других элитарных групп. В результате недовольные могут стимулировать возмущение общества и поднять его на борьбу с режимом.
• Из-за уменьшения поступления средств в распоряжение государства и элит ужесточается налогообложение. Снижается денежное содержание чиновничества и военных. На этой основе возникает недовольство и выступления этих категорий работников государства.
• Растет возмущение людей, которое поддерживается элитами и не всегда вызывается бедностью или социальной несправедливостью. Это следствие утраты положення в обществе. Недовольство людей перерастает в мятеж.
• Формируется идеология, отражающая требования и настроения всех слоев общества. Не зависимо от ее форм, она поднимает людей на борьбу с несправедливостью и неравенством. Она служит идейной основой консолидации и мобилизации выступающих против этого режима граждан.
• Международная поддержка, когда иностранные государства отказываются от поддержки правящей элиты и начинают сотрудничество с оппозиционерами.

В чем отличия

1. Переворот в государстве — это силовая замена его руководства, проводимая группой лиц, организовавших заговор против него.
2. Революция является мощным многоплановым процессом радикальных преобразований в жизни общества. В результате него разрушается существующий общественный строй и рождается новый.
3. Организаторы переворота ставят целью свержение руководителей государства, которое происходит быстро. Обычно у переворота нет существенной народной поддержки. Революция предполагает глубинное изменение действующей системы государственного управления и общественного строя. Революционный процесс проходит долго, с постепенным нарастанием протестных настроений и расширением участия масс. Нередко его возглавляет политическая партия, не имеющая возможности получить власть легальным путем. Это часто заканчивается кровопролитием и гражданской войной.
4. У переворота обычно нет идеологии, которой руководствуются его участники. Революция осуществляется под влиянием классовой идеологии, изменяющей сознание значительной части людей.