Античная философия о целесообразности и вынужденном характере лжи. Аристотель. Скульптура работы Лисиппа

Основатель перипатетической школы, стал создателем реализма. Понятие «реализм», впрочем, здесь следует трактовать не в смысле «материализма», а, скорее, как позднейший европейский «позитивизм». Аристотель никогда не утверждал, что материя первична по отношению к идее. У него немало высказываний в прямо противоположном смысле. Но основная его тенденция совпадает с позитивизмом: Аристотеля, в отличие от Платона, интересует не столько внутренняя сущность бытия, первооснова мира как таковая, сколько взаимоотношения различных вещей и понятий друг с другом. Подобно позитивистам, он не стремится вглубь, а разлагает на части . Именно поэтому и у Аристотеля, и у позитивистов важнейшей часть философии является не метафизика, а логика.

Аристотель и Платон. Скульптор Лукка делла Роббиа

При сравнении Платона с Аристотелем сразу бросается в глаза, что поэтическая душа первого из них восторженно возносилась в невидимую область идей и считала философию средством очистить душу, внушить ей стремление к небу. Критический же ум Аристотеля занимался по преимуществу эмпирическим (опытным) исследованием мира явлений, изучал факты, представляемые природой, шел путем индукции от частного к общему и ставил целью философии знание истины, приобретаемое наукой. Платон считает понятия (идеи) сущностями, отдельными от явлений (вещей) , имеющими самобытную реальность; Аристотель сводит идеи из их отдельной области в мир явлений, считает их формами, посредством которых образуются из материи чувственные, действительно существующие предметы. Платон стремится возвыситься над природою и берет содержание своей философии из области сверхчувственного, небесного. Аристотель подвергает своему исследованию природу, землю, предметы, существующие на земле, систематизирует приобретаемые о них сведения и, путем ясных, строго логических выводов и доказательств, формулирует общие законы.

По воззрению Платона, истинное бытие принадлежит только общим понятиям; они существуют отдельно от явлений, в особой области, в мире идей. По учению Аристотеля, идеи имеют свое существование в самих явлениях; путем к изучению идей, составляющих сущность явлений, должно служить исследование явлений. Потому эмпирическое исследование, бывшее у Платона лишь маловажным вступлением к умозрительным рассуждениям, служит основою философии Аристотеля. По учению Аристотеля, идея - только форма , охватывающая материю, из которой образует она предмет. Идея и явление существуют не отдельно друг от друга, а в сочетании между собою, и цель его исследований – определить идеи, действующие в явлениях. Точка отправления у Платона и у Аристотеля одинакова, но вопрос об отношениях идей к явлениям решается у Аристотеля совершенно не так, как у Платона.

Аристотель. Скульптура работы Лисиппа

То же самое мы видим и в сравнении их подходов к вопросу о сущности философии. И Платон, и Аристотель, следуя Сократу , считают истинное знание отличным от обыкновенных, общераспространённых взглядов необразованной толпы. Оба они считают истинное знание высочайшею целью стремлений человека, важнейшим элементом счастья. Но у Платона добродетель сливается со знанием истины, изучение философии ведет к обладанию не только умственным, но и нравственным совершенством. Аристотель точнее определяет различие между знанием и практическою жизнью; вместе с тем, он ставит философию в тесную связь с опытными знаниями. Таким образом, философия разделяется у Аристотеля на теоретическую и практическую. Задача теоретической философии, по его воззрению, – подводить данные опыта под единство понятия, и выводить из общих истин частные.

Эти два мыслителя, противоположные друг к другу по своим тенденциям, были представителями двух равно необходимых направлений человеческой мысли, величайшими представителями их в древнем мире. Точки зрения Платона и Аристотеля – два полюса, около которых вращались в следующие времена древности и будут вечно вращаться все исследования истины.

Рафаэль. Афинская школа, 1509. В центре изображены Платон и Аристотель

Прекрасно охарактеризованы они на великолепной картине Рафаэля «Афинская школа»: Платон изображен на ней поднявшим руку к небу, к царству своих идей, Аристотель – указывающим рукою на землю, область своих исследований.

На фреске Рафаэля «Афинская школа» Платон изображён поднявшим руку к небу...

Интересно сравнить и особенности литературного слога двух этих мыслителей. Труды Аристотеля и по форме изложения совершенно не таковы, как диалоги Платона . У Аристотеля нет ни сочетания мысли с мифическими образами фантазии, ни драматической живости разговора; эти особенности, придающие такую неодолимую прелесть трактатам Платона , заменяются у Аристотеля сухостью строго логического исследования и собирания фактов. В своих диалогических сочинениях Аристотель не умел облекать мысли такою дивною поэзиею, таким художественным драматизмом, как Платон. Кажется также, что в разговорах его не было такого лица, которое постоянно служило бы выразителем понятий автора и постоянно играло бы главную роль, как у Платона Сократ. Кажется, что представители разных мнений являлись у Аристотеля мыслителями, одинаково достойными уважения, и что истина разъяснялась у него не исключительно одним лицом, которое дает разговору направление, какое хочет, а свободным обменом мыслей. По крайней мере так это у Цицерона , который говорит, что образцом того был для него Аристотель.

... а Аристотель - указывающим рукой на землю

Неопределенность и темнота рассуждений Платона, наполовину поэтических, заменяются у Аристотеля ясностью зрело обдуманной мысли, Впрочем, говоря о сухости формы произведений Аристотеля , не надо забывать, что

НЕ СТОИТ тратить время, напоминая вам, о чем я рассказывал вчера, во всяком случае не в подробностях. Первая половина лекции была посвящена общим рекомендациям и апологии нашего предмета. Во второй части лекции я приступил к рассказу об истоках экономической мысли в моральной философии, начав с древних греков. Я говорил о Платоне, в «Государстве» которого кратко обрисована та роль, которую играет в становлении любого общества разделение труда. Платон, в сущности, описывал свое идеальное общество, для того чтобы исследовать его и узнать, какова в нем справедливость. Но обрисовывая идеальное общество, он дал выдающееся и, кроме того, первое описание в известном литературном произведении того, как разделение труда благотворно влияет на производительность. Но на этом он остановился. Далее он сделал выводы, моральные и политические, которые к нам не имеют отношения: о том, как важно, чтобы каждый человек занял подобающее ему место, при этом подобающее место определялось правителями. Я не хочу вслед за Платоном углубляться в этот вопрос, но хочу прочесть вам отрывок из «Законов», которые, как я говорил вчера, куда реалистичней описывают Платонову концепцию лучшего из всех возможных государств. Учитывая обстоятельства реальной жизни, эта концепция является скорее фашистской, а не коммунистической, как та, что содержится в «Государстве». Это отрывок случайный, но очень показательный. Платон обсуждает средства обмена и связанные с ним законы: Никто из частных лиц не имеет права владеть золотом или серебром. Однако для повседневного обмена должна быть монета 47 ИСТОРИЯ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ МЫСЛИ (Платонова монета для повседневного обмена, вероятнее всего, должна была быть сделана из кожи), потому что обмен почти неизбежен для ремесленников и всех тех, кому надо выплачивать жалованье,-для наемников, рабов и чужеземных пришельцев. Ради этого надо иметь монету, но она будет ценной лишь внутри страны, для остальных же людей не будет иметь никакого значения. Общей же эллинской монетой государство будет обладать лишь для оплаты военных походов или путешествий в иные государства посольств либо (если это будет нужно государству) всевозможных вестников. Словом, всякий раз, как надо кого-то послать в чужие земли, государству необходимо для этой цели обладать действительной по всей Элладе монетой. Если частному лицу понадобится выехать за пределы родины, оно может это сделать лишь с разрешения властей; по возвращении домой оно должно сдать государству имеющиеся у него чужеземные деньги, получив взамен местные, согласно расчету. Если обнаружится, что кто-либо присвоил чужеземные деньги, они забираются в пользу казны; знавший же об этом и не сообщивший подвергается вместе с тем, кто ввез эти деньги, порицанию и проклятию, а также пене в размере не менее количества ввезенных чужеземных денег (Plato, !953а> Р-ЗЮ-З»; Платон, 19942, с. 193-194)- Знакомо, не правда ли? Имейте это в виду, изучая Аристотеля, которому я намерен посвятить большую часть этой лекции. Аристотель в юные годы был учеником Платона. Он жил в 3^4~322 годы до н. э. и, как это бывает с учениками, не всегда был согласен со своим учителем, так что разные его труды ставят под сомнение сочинения Платона и предложенные им меры. Очень трудно переоценить важность Аристотеля в истории экономической мысли, в чем я надеюсь убедить вас к концу этой лекции. Но я не могу обещать вам, что, читая Аристотеля, вы получите такое же наслаждение, как если станете читать Платона, потому что Платон был одним из величайшим писателей всех времен. К тому же он был известным поэтом, и, независимо от того, согласны вы с Платоном или нет, читать его одно удовольствие. В случае Аристотеля мы не располагаем исходными лекциями; у нас есть только записи его учеников, а они не всегда достоверно передают сказанное учителем и совсем не всегда столь же крас- 48 ЛЕКЦИЯ 2 норечивы. Но, несмотря на это, из греков именно Аристотель, а не Платон, оказал заметное влияние на последующих мыслителей. Средневековые теологи называли Аристотеля просто «Философ». До Возрождения Платон не был широко известен, в то время как к «Философу» апеллировало большинство авторов, писавших о моральной философии,- от Фомы Аквинского и далее. Даже по сей день в анализе, который вам преподают, можно найти остатки тех предположений, которые когда-то высказал Аристотель в «Политике» и труде по этике. В какой-то момент Аристотель начал вызывать у ученых противоположную реакцию -реакцию отторжения. Вплоть до XVI и даже в XVII веке он доминировал в философской мысли, моральной философии и так далее. Затем наступило отторжение. Поэт Джон Драйден выразил эту реакцию в весьма запоминающихся строках. Прежде чем прочесть вам эти строки, я должен объяснить, что Аристотель родился в месте Стагира, и поэтому его называли Стагири-том. Драйден пишет: The longest Tyranny that ever sway"d, Was that wherein our Ancestors betray"d Their free-born Reason to the Stagirite, And made his Torch their universal Light. Величайшая тирания из известных миру наступила, Когда наши предки уступили Свой природный рассудок Стагириту И провозгласили его факел универсальным светом... (Dryden, 1663/1961, Р- 43)- Должен сказать, что факел Аристотеля (хотя я бы не хотел, чтобы вы считали меня убежденным его последователем во всем) был не так уж плох, особенно для того исторического периода. Он обсуждает ряд вопросов, которые Платон упомянул в «Государстве», но о которых я не собираюсь долго распространяться. Платон предположил, что хотя бы у правителей (людей, занимавших высшее положение в идеальном обществе и правивших остальными) жены и дети должны быть общими. Никто не должен был знать своих детей, и никто не должен был знать, кто какого ребенка родил или зачал. 49 ИСТОРИЯ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ МЫСЛИ Аристотель не считал этот план удачным. Аристотелю показалось, что такой план может привести - непредумышленно - к инцесту, который он, очевидно, считал отвратительным преступлением. Он счел, что люди в любом случае будут пытаться опознать своих детей и оказывать им предпочтение. Аристотель выступал за нормальное семейное устройство и понятное положение детей, рожденных и зачатых в семье. И в отношении материальной собственности, которую Платон в своем «Государстве» запрещал иметь, во всяком случае правителям, Аристотель с ним не соглашался. Если вы прочтете соответствующую часть Аристотелевой «Политики» (я не собираюсь подробно о ней рассказывать), то найдете в ней предвидение идей тех философов и экономистов, которые поддерживали институт частной собственности как имеющий отношение к полезности права и общественного устройства. Аристотель считал, что если собственность будет кому-то принадлежать и приносить прибыль, за ней будут следить лучше, чем в том случае, когда она будет считаться всеобщей. Он сказал, и сегодня это звучит весьма тенденциозно: Рассмотренное нами законодательство (он пишет о предложениях Платона) может показаться благовидным и основанным на человеколюбии. Познакомившийся с ним радостно ухватится за него, думая, что при таком законодательстве наступит у всех достойная удивления любовь ко всем, особенно когда кто-либо станет изобличать то зло, какое существует в современных государствах из-за отсутствия в них общности имущества: я имею в виду процессы по взысканию долгов, судебные дела по обвинению в лжесвидетельствах, лесть перед богатыми - все это происходит не из-за отсутствия общности имущества, а вследствие нравственной испорченности людей, так как мы видим, что и те, которые чем-либо владеют и пользуются сообща, ссорятся друг с другом гораздо больше тех, которые имеют частную собственность; нам представляется, однако, что число тех, кто ведет тяжбы из-за совместного владения имуществом, невелико в сравнении с той массой людей, которые владеют частной собственностью (Aristotle, 1948, р. 25; Аристотель, 19836, с. 411). ЛЕКЦИЯ 2 Здесь Аристотель высказал идею, оказавшую существенное влияние на мыслителей всех времен, но я не собираюсь обсуждать ее дальше. С нашей точки зрения, влияние Аристотеля было особенно значительным не в области экономической мысли, как ее определял Шумпетер (Schumpeter, ig54> Р- 3^~4°; Шум-петер, 2ОО4, с. 45~4&)> разделивший общие идеи об экономическом устройстве и экономический анализ; по-настоящему стойким влияние Аристотеля оказалось в сфере экономического анализа. Однако обратите внимание, что Аристотель не называл свои мысли по этому поводу политической экономией или экономической теорией в нашем понимании этого термина. Для Аристотеля слово «экономия» относилось к ведению хозяйства, и свои важнейшие замечания он делает в ходе дискуссии о ведении хозяйства и его связи с остальным обществом. Но перед тем как рассказать об этих важнейших замечаниях, я должен привлечь ваше внимание к тому факту, что, обсуждая ведение хозяйства, Аристотель пытается оправдать рабство. Оправдание рабства в его глазах (и по моему мнению, весьма слабое оправдание) заключается в том, что одни люди рождаются, чтобы быть рабами, чтобы подчиняться, а другие - чтобы приказывать. Аристотель подробно обсуждает этот вопрос. Очевидно, в Афинах уже тогда начали задумываться о нем. Появились просвещенные люди (слово «просвещенные» я употребляю с некоторой иронией), которые усомнились в институте рабства, и Аристотель считал, что как моральный философ он должен как-то оправдать рабство. Боюсь, что я сам считаю его теорию весьма слабой и недалекой, учитывая, что по странному стечению обстоятельств большинство греков (причем, подозреваю, и сам Аристотель тоже) считали, что они рождены, чтобы приказывать, а население всего остального мира (варвары, как выражается Аристотель) по природе своей более подходит для того, чтобы выполнять приказы. Однако в рассуждениях Аристотеля звучит одна исключительно умная мысль. Он довольно пространно обсуждает, сомневаясь в убедительности новомодных идей, необхо-." димость иметь в собственности не только вещи, но и людей, 1 которые служат инструментами для исполнения желаний своих хозяев. Но затем ему приходит в голову мысль, что, :".;, 51 ИСТОРИЯ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ МЫСЛИ ЛЕКЦИЯ 2 если бы материальные инструменты вдруг стали бы достаточно сложными для выполнения скромной и простой работы, которой обычно занимаются рабы, если бы машины стали достаточно умными, как самодвижущиеся треножники (очевидно, какие-то ритуальные инструменты), которые самостоятельно могли входить в храм, так вот если бы машины были такими же умными и могли двигаться самостоятельно, то нужда в рабстве отпала бы. Это одно из самых мудрых замечаний Аристотеля. Впрочем, нас больше всего интересует, что говорил Аристотель о ценности и деньгах, о которых он вспоминает, обсуждая ведение хозяйства. По его мнению, скромные хозяйства в примитивных условиях еще могут обойтись натуральным обменом, но как только ситуация усложнится, обмен станет непрямым: блага будут обмениваться на деньги, которые, в свою очередь, будут обмениваться на другие блага, которые участнику обмена были нужны больше, чем те, которыми он располагал изначально. Аристотель также понимает (и в этом причина, raison d"etre его изысканий; он говорит от лица морального философа, но вынужден углубиться в то, что мы назвали бы экономической наукой), что непрямой обмен может не только послужить ведению хозяйства (покупке ботинок, мяса, одежды и т.д.), но может дать начало торговле и тем сложным механизмам, которые Аристотель в целом не одобряет. Однако он чувствует, что должен обсудить этот вопрос, и говорит (он обсуждает искусство приобретения в домашнем хозяйстве): Итак, один из видов искусства приобретения является по природе своей (как видите, слова «природа» и «природный» стали использоваться в экономической теории на очень ранней стадии) частью науки о домохозяйстве, и мы должны допустить, что либо он существует сам по себе, либо существование его обеспечивается теми, кто занят накоплением средств, необходимых для жизни и полезных для государственной и семейной общины. Истинное богатство, по-видимому, состоит в совокупности этих средств. 52 (тут в размышления Аристотеля закрадывается оценочное суждение) Ведь мера обладания собственностью, которая достаточна для хорошей жизни, не беспредельна; хотя, как говорит Солон в одном из своих стихотворений, «людям не указан никакой предел богатства» (Aristotle, 1948, р-15! Аристотель, 19836, с-39°)-Однако он продолжает так: Существует другой род (неестественный) искусства приобретения, который обыкновенно называют, и с полным правом, искусством наживать состояние; с этим искусством и связано представление, будто богатство и нажива не имеют никакого предела. (отсылка к Солону) Многие полагают, что это искусство вследствие его близкого соседства с искусством приобретения тождественно с последним; на самом деле оно не тождественно с названным (то есть искусством приобретения при ведении домашнего хозяйства), но не является и далеким от него: одно из них существует по природе, другое - не по природе, но больше за счет известной опытности и технического приспособления (ibid., р. 16; там же). А затем он говорит: При рассмотрении этого искусства будем исходить из следующего положения (я немного почитаю). Пользование каждым объектом владения бывает двоякое; в обоих случаях пользуются объектом как таковым, но не одинаковым образом; в одном случае объектом пользуются по его назначению, в другом -не по назначению; например, обувью 53 ИСТОРИЯ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ МЫСЛИ пользуются и для того, чтобы надевать ее на ноги, и для того, чтобы менять ее на что-либо другое. И в том и в другом случае обувь является объектом пользования: ведь и тот, кто обменивает обувь имеющему в ней надобность на деньги или на пищевые продукты, пользуется обувью как обувью, но не по назначению, так как оно не заключается в том, чтобы служить предметом обмена. Так же обстоит дело и с остальными объектами владения - все они могут быть предметом обмена. Первоначальное развитие меновой торговли было обусловлено естественными причинами, так как люди обладают необходимыми для жизни предметами, одними в большем, другими - в меньшем количестве. Отсюда также ясно, что мелкая торговля не имеет по природе никакого отношения к искусству наживать состояние, потому что вначале обмен ограничивался исключительно предметами первой необходимости. В первой общине, т.е. в семье, явно не было надобности в обмене; он сделался необходимым, когда общение стало обнимать уже большее количество членов. В самом деле, в первоначальной семье все было общим; разделившись, стали нуждаться во многом из того, что принадлежало другим, и неизбежно приходилось прибегать к взаимному обмену. Такой способ обмена и в настоящее время практикуется у многих варварских народов. Они обмениваются между собой только предметами необходимыми и больше ничем: например, они обменивают вино на хлеб и наоборот и т. п. Такого рода меновая торговля не против природы, но не является разновидностью искусства наживать состояние, ведь ее назначение - восполнять то, чего недостает для согласной с природой самодовлеющей жизни. Однако из указанной меновой торговли развилось все-таки вполне логически и искусство наживать состояние. Когда стала больше требоваться чужая помощь для ввоза недостающего и вывоза излишков, неизбежно стала ощущаться потребность в монете, так как далеко не каждый предмет первой необходимости легко перевозить. Ввиду этого пришли к соглашению давать и получать при взаимном обмене нечто такое, что, представляя само по себе ценность, было бы вместе с тем вполне сподручно в житейском обиходе, например железо, серебро или нечто иное; сначала простым измерением и взвешиванием определяли ценность таких предметов, а в конце концов, чтобы освободиться от их измерения, стали отмечать их чеканом, служившим показателем их ценности (ibid., pp. 16-17; там же> с- 39°~391)- Вот так в литературе впервые, насколько мне известно, прозвучали элементарные предположения о происхожде- 54 ЛЕКЦИЯ 2 нии денег, которым вас учат и сегодня. Аристотель продолжает: После того как в силу необходимости обмена возникли деньги, появился другой вид искусства наживать достояние - именно торговля. Сначала она, быть может, велась совершенно просто, но затем по мере развития опытности стала совершенствоваться в смысле источников и способов, какими торговые обороты могли бы принести наибольшую прибыль. Вот почему создалось представление, будто предметом искусства наживать состояние служат главным образом деньги и будто главной его задачей является исследование того источника, из которого возможно почерпнуть наибольшее их количество, ведь оно рассматривается как искусство, создающее богатство и деньги. И под богатством зачастую понимают именно преизобилие денег, вследствие того, что будто бы искусство наживать состояние и торговля направлены к этой цели. Иногда, впрочем, деньги кажутся людям пустым звуком и вещью вполне условной, по существу ничем, так как стоит лишь тем, кто пользуется деньгами, переменить отношение к ним, и деньги потеряют всякое достоинство, не будут иметь никакой ценности в житейском обиходе (ibid., p. 17; там же, с. 392)- Это, очевидно, отсылка к Платонову не имеющему ценности материалу, из которого сделаны монеты. Аристотель говорит: это не так. «Человек, обладающий даже большими деньгами, часто не в состоянии будет достать себе необходимую пищу». Он приводит один из самых знаменитых примеров в истории экономической мысли: «Такого рода богатство может не иметь смысла, и человек, обладающий им в преизобилии, может умереть голодной смертью, подобно легендарному Мидасу, у которого вследствие ненасытности его желаний все предлагавшиеся ему яства превращались в золото». Вам известна легенда о царе Мидасе, которому боги пообещали исполнить любое желание, и он попросил, чтобы все, к чему он прикоснется, превращалось в золото. Когда это желание исполнилось, Мидас умер от голода. Аристотель продолжает: «На правильном пути исследования стоят те, кто определяет богатство и искусство наживать состояние как нечто, отличное одно от другого. В самом деле, искусство наживать состояние и сообразное с природой богатство суть вещи различ- 55 ИСТОРИЯ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ МЫСЛИ ные». Нормально использовать деньги, чтобы обеспечить себе все то, что вам необходимо при ведении хозяйства. Но если вы займетесь торговлей, которую Аристотель несколько презирает, и попытаетесь получить от нее прибыль, вы выйдете за грани нормального и морального, и ваша деятельность не будет представлять собой ценности, как искусство домохозяйства: Некоторые считают это конечной целью в области домохозяйства и настаивают на том, что нужно или сохранять имеющиеся денежные средства, или даже стремиться приумножить их до беспредельности. В основе этого направления лежит стремление к жизни вообще, но не к благой жизни; и так как эта жажда беспредельна, то и стремление к тем средствам, которые служат к утолению этой жажды, также безгранично (ibid.; там же). Но наслаждение, считает Аристотель, может быть чрезмерным: ...такие люди ищут средств, которые доставляли бы им этот преизбыток наслаждений; если люди не в состоянии достигнуть своей цели при помощи искусства наживать состояние, они стремятся к ней иными путями и для этого пускают в ход все свои способности вопреки даже голосу природы. Так, например, мужество заключается в отваге, а не в наживании денег; точно так же военное и врачебное искусства имеют в виду не наживу, но первое - одержание победы, второе- доставление здоровья. Однако эти люди обращают все свои способности на наживу денег, будто это является целью, а для достижения цели приходится идти на все (ibid., p. ig; там же, с-393)- Некоторое время Аристотель продолжает развивать эту мысль, а затем подводит итог размышлениям. Его вывод имеет необычайную важность для того предмета, к которому я вскоре собираюсь перейти - для истории экономической мысли Средневековья. Аристотель говорит о наживании денег: Это искусство, как мы сказали, бывает двояким: с одной стороны, оно относится к области торговли, с другой - к области домохозяйства, причем последнее обусловлено необходимостью и заслуживает похвалы, обменная же деятельность 56 ЛЕКЦИЯ 2 по справедливости вызывает порицание, как деятельность, обусловленная не естественными причинами, но (возникшая в силу необходимости взаимного) обмена (между людьми). Поэтому с полным основанием вызывает ненависть ростовщичество, так как оно делает сами денежные знаки предметом собственности, которые, таким образом, утрачивают то свое назначение, ради которого были созданы: ведь они возникли ради меновой торговли, взимание же процентов ведет именно к росту денег. Отсюда это и получило свое название; как дети походят на своих родителей, так и проценты являются денежными знаками, происшедшими от денежных же знаков. Этот род наживы оказывается противным природе (ibid., p. 2O; там же, с. 395)- Изучая историю экономической мысли Средневековья, вы обнаружите, что она может быть весьма просвещенной в любом другом отношении, но это суждение Аристотеля и некоторые (не все!) тексты из Библии неизменно применяются в ней для оправдания жесточайших законов против взимания любых процентов с заемного капитала. Подробнее мы обсудим этот вопрос позже. Мы достаточно поговорили о «Политике» Аристотеля. В своей «Этике» он продолжает обсуждать функции денег и их наживание, как будто он не предупреждал читателей весьма сурово о границах наживания денег в «Политике». Отрывок из «Этики» цитирует в свой книге Монро (вы также найдете его в переводе «Этики», поскольку книги Монро в магазинах нет), в котором изложен глубокий экономический анализ денег. В «Этике» же Аристотель рассуждает о справедливости и справедливом обмене - взаимном обмене. Он говорит, для того чтобы обмен был справедливым, необходимо, чтобы предметы обмена были равноценны, а чтобы предметы обмена были равноценны, необходима общая мера ценности. Для этого появилась монета, она служит в известном смысле посредницей, ибо ею все измеряется, а значит, переизбыток и недостаток, а значит, и то, сколько башмаков равно дому или еде. Соответственно отношения строителя дома к башмачнику должны отвечать отношению определенного количества башмаков к дому или к еде. А если этого нет, не будет ни обмена, ни (общественных) взаимоотношений (Aristotle, 19481 Р- 2у; Аристотель, 19833, с. 156). 57 ИСТОРИЯ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ МЫСЛИ Основная глава учебника, который использовался в этом заведении в мои студенческие годы - «Богатство» Эдвина Кэннана (Carman, 1919) ~ называется «Контролирующая сила спроса». Аристотель пишет: «Словно замена потребности, по общему уговору появилась монета»,-без которой не будет общественных отношений. Затем этот выдающийся человек говорит о том, что деньги служат не только для моментального обмена, но и залогом: Монета служит нам как бы залогом возможности обмена в будущем, если возникнет нужда, ибо нужно, чтобы у того, кто приносит (деньги), была возможность приобрести (на них что-либо) ... монета, словно мера, делая вещи соизмеримыми, приравнивает; и как без обмена не было бы (общественных) взаимоотношений, так без приравнивания - обмена, а без соизмеримости-приравнивания (ibid., p. 2у; там же, с. 157)- Эти идеи Аристотеля оставались влиятельными на протяжении всей истории экономической мысли. Более того, до тех пор пока в конце XVIII века не появились Петти, Адам Смит и Юм, ничего более определенного о функциях денег сказано не было. Так что, я думаю, вы должны по достоинству оценить Аристотеля за то, что он первым сформулировал эти (для вас довольно банальные) предположения. Ему также приписывают некоторые соображения по поводу принципа убывающей предельной полезности, которые звучат в малоизвестном его произведении «Топика» и которые цитировал после подъема австрийской экономической школы немецкий ученый Краус (Kraus, 1905)- Но это замечание по ходу. Аристотель определенно имел некоторое представление об этом предмете, которое, возможно, передалось более поздним авторам, хотя и неявным образом. По моему мнению, это не то, за что мы прежде всего должны благодарить Аристотеля, а вот его разделение потребительной и меновой ценности, его осуждение торговли и ростовщичества, независимо от того, верны они были или нет, имели впоследствии огромное влияние. Итак, в рамках нашего курса мы достаточно подробно обсудили экономическую мысль древних греков. В Древнем Риме экономической мысли было совсем мало. Удивительно, что Рим, в отличие от Афин, которые свою относительно небольшую империю потеряли, стал главной империей за- 58 ЛЕКЦИЯ 2 падной цивилизации, перед тем как пережил упадок и распад. Он правил многими расами, многими областями, где использовались разные языки; все их граждане в той или иной форме стали либо гражданами Рима, либо рабами римлян. Римляне занимались обширной государственной деятельностью, строили дороги, мосты, активно пользовались деньгами и кредитом, но они не занимались экономическими рассуждениями. У римлян можно почерпнуть весьма глубокие и влиятельные идеи об институте собственности, которые проистекают преимущественно от римских юристов, а не от мыслителей, рассуждавших об экономических отношениях в обществе. А что же христианство? Ранние христиане не предлагают нам новых рассуждений на экономические темы по той простой причине, что они верили, что близится конец света: им сказал об этом сам основатель христианства. Они не видели нужды думать о завтрашнем дне и размышлять об экономическом устройстве общества. В начальных главах «Деяний апостолов» звучит некоторое описание аскетизма, следуя которому христиане объединяют свою собственность. Вам знакома правдивая история Анания и Сапфиры, которые сделали вид, что отдали свою собственность в общее пользование, а сами скрыли часть ее, и небеса за эту ложь поразили их смертью. Но в целом ранние христиане экономическими изысканиями не занимались. В следующие века коммерция почти прекратилась, вместе с денежной экономикой, благодаря захвату Римской империи азиатскими народами, а также захвату Северной Африки мусульманами, который отрезал Средиземноморью возможности для ведения морской торговли. Однако постепенно, уже после окончания периода раннего Средневековья, то есть к X-XIII векам, общество стабилизировалось. При этом торговля, а с ней и сложные экономические рассуждения, пережили возрождение. Однако христианские мыслители того времени исходили из иных идей, чем греческие философы. Греки находились в поиске лучшего государства - Платон идеального, а Аристотель наилучшего из возможно достижимых. Схоласты были куда больше озабочены (поскольку государства в их современной форме в те дни только начинали формироваться) долгом человека. Их волновало, что должен и чего 59 ИСТОРИЯ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ МЫСЛИ не должен делать христианин. Если вы раскроете великую «Сумму теологии» Св. Фомы Аквинского, которую многие католики до сих пор считают полным и конечным источником теологической мудрости, вы найдете в ней раздел, посвященный экономическим вопросам. Однако этот раздел для нас звучит очень странно. Он открывается предложением: «Далее надлежит рассмотреть грехи, которые имеют место при добровольных сделках» (Aquinas, 1948, р. 535 перевод на русский А. Апполонова). Об этих грехах, связанных с добровольными сделками, я расскажу вам на следующей лекции.

Почему некоторые из святых отцов попали под влияние древнегреческого философа Аристотеля, и в чем оно заключалось? Как возникло понятие «метафизика», и зачем оно понадобилось философу? Как его учение помогло в споре с еретиками? Об Аристотеле, его учении и его влиянии на христианский мир рассказывает преподаватель философии Виктор Петрович Лега .

Святые отцы и Аристотель

Аристотель оказал влияние не только на философию, но и на богословие. Хотя отцы Церкви по-разному относились к этому мыслителю.

Вообще всех богословов первых веков христианства можно условно разделить на три категории: те, которые не любили философию и не попали под влияние ни одного философа; те, которые попали под влияние Платона, и те, которые попали под влияние Аристотеля. Есть, конечно, и те, кто в той или иной мере усвоил учение скептиков или стоиков, но таких гораздо меньше.

Наиболее известные святые, бывшие под влиянием Аристотеля, - преподобный Иоанн Дамаскин и отцы-каппадокийцы

Наиболее значительный и известный из святых отцов, бывший под влиянием Платона, - блаженный Августин; наиболее известные святые, бывшие под влиянием Аристотеля, - преподобный Иоанн Дамаскин и отцы-каппадокийцы.

Философствовать, прогуливаясь

Аристотель родился на северо-востоке Греции, недалеко от Халкидики, в городе Стагиры, и отсюда происходит его прозвище: часто его называют Стагиритом - по месту рождения. Его отец был придворным врачом царя Македонии Аминты III. Когда Аристотель подрос, то поехал в Афины, где познакомился с Платоном и на 20 лет стал его учеником. Платон отзывался об Аристотеле очень высоко, хотя и критиковал его за слишком свободный ум. Вот как он говорит о двух своих наиболее талантливых учениках: «Аристотелю нужна узда, а Ксенократу - кнут».

После смерти Платона Аристотель ожидал, что возглавит школу своего учителя, но главой школы избрали племянника Платона Спевсиппа, не самого выдающегося философа. И разочарованный Аристотель уезжает в Малую Азию, в город Ассос. Правитель этого города Гермий был страстным любителем философии, мечтал стать учеником Платона, но... плохо знал математику (а тех, кто был не в ладах с математикой, Платон к себе просто не брал). Попав к правителю Ассоса, Аристотель сообщил ему, что математика совсем не нужна для философии. Гермий так обрадовался, что даже выдал за Аристотеля свою племянницу.

Философ стал учить правителя философии, но, к сожалению, продлилось это недолго: два года спустя Ассос был захвачен персами, Аристотель сумел спастись, а Гермий после долгих мучений был казнен персами. Его последними словами были: «Передайте друзьям: я никак не опорочил светлое имя философа», то есть принял мучения стойко и мужественно.

Аристотель вернулся в Грецию, и по старой памяти его призывает к своему двору другой царь Македонии, сын Аминты III Филипп, чтобы тот учил его сына Александра. И четыре года Аристотель воспитывает будущего царя - Александра Македонского! Когда юноше исполнилось 16 лет, он стал соправителем Филиппа, и уроки Аристотеля ему были уже не нужны. Он всегда очень высоко ценил философа и как-то даже сказал: «Я чту Аристотеля наравне со своим отцом. Если отцу я обязан жизнью, то Аристотелю обязан всем, что дает ей цену».

Аристотель возвращается в Афины, где создает свою школу в саду в честь Аполлона Ликейского - отсюда пошло ее название «Ликей», отсюда же пошло наше слово «лицей». Школу называли перипатетической - от слова «перипатео» - «прогуливаться», потому что, говорят, обучение Аристотель вел, прогуливаясь с учениками по саду. Однако скучные историки философии эту легенду подвергают сомнению, поскольку, действительно, преподавать, прогуливаясь, не очень удобно - тем более такую сложную философию, как у Аристотеля. Скорее всего, говорят они, преподавание велось в перипатосе - это нечто вроде веранды: крытая галерея вокруг храма, где можно укрыться от солнца, где дует ветерок и потому не так жарко, как в самом помещении.

Работы Аристотеля, которые мы знаем сегодня, - это как раз лекции, что читались в «Ликее». Потому они и написаны сложным языком, что предназначались только для учеников: Аристотель не писал для широкого круга читателей.

Александр Македонский, как известно, умер слишком рано, и после его смерти вся империя стала трещать по швам. В Афинах взяла верх антиалександровская партия, которая стала сводить счеты со своими противниками. Тут и вспомнили, что Аристотель был учителем Александра Македонского. Спасаясь от преследований, Аристотель сказал: «Я не хочу, чтобы афиняне обагрили свои руки кровью еще одного философа», намекая на Сократа, и уехал на остров Эвбея. Там несколько месяцев спустя он скончался от болезни желудка.

Аристотель - личность, рядом с которой мало кого можно поставить. Он написал работы во всех областях знаний, и в каждой области оставил такой мощный след, что до сегодняшнего дня его воззрения не утрачивают своей актуальности. Пожалуй, исключение - математика. Но о том, почему Аристотель не любил и не ценил математику, мы поговорим позже.

Логика - результат борьбы с софистами

Самый мощный и никем не оспариваемый вклад Аристотеля в науку - это вклад в логику. Он создает науку о мышлении. Точнее, сам он наукой ее не называет. Любой ученый пользуется логикой, поэтому она скорее орудие, инструмент, как впоследствии и стали называть логику, - «органоном», что по-гречески значит «орудие». Формально логика была создана Аристотелем в его борьбе с софистами. Почему софисты совершали свои ошибки? Потому что - показывает Аристотель - они нарушали некоторые законы мышления, о которых раньше никто не знал.

Продолжая линию Платона и Сократа - особенно в этой борьбе с софистами - Аристотель показал, что существуют законы мышления, которые нарушать нельзя, иначе мы не откроем истину.

Самым важным из них является закон непротиворечия. Его нельзя доказать, но им пользуется любой человек. Мы бы сейчас сказали просто: «А» не равно «не-А», то есть некая вещь или белая, или не белая - третьего не дано. У Аристотеля закон о непротиворечии формулируется следующим образом: «Невозможно, чтобы одно и то же было и не было присуще одному и тому же в одно и то же время в одном и том же отношении».

Вот вопрошают: я человек высокий или низкий? Софисты бы сказали: и высокий, и низкий. Но, извините, в разном отношении и в разное время - по-разному. В детстве я был маленького роста, сейчас подрос; по сравнению с кошкой я высокий, а по сравнению с жирафом - низкий.

Основоположник... всех наук

Конечно, Аристотель написал и множество других работ, став основоположником практически всех наук: им создан комплекс работ по физике (собственно, Аристотель поэтому и считается основателем физики, и на 2000 лет он будет самым крупным физиком - до Галилея и Декарта), биологии (его труды «О частях животных», «О движении животных» и др.), экономике, политике, риторике, поэтике, этике. И, разумеется, у него были работы по философии (по метафизике, как мы часто называем). Самая известная работа Аристотеля из этого ряда получила название «Метафизика», но на самом деле философ это слово не использовал - оно возникло случайно. И вот как это было.

Андроник положил эти рукописи на полку после работ по физике, сделав надпись: "После физики" - по-гречески "Та мэта та фюсика"

Нам это непонятно, но в античности философов - даже великих - часто забывали, и на несколько столетий Аристотель просто будет мало кому интересен: его рукописи будут валяться в домах его верных учеников... А в I веке до Рождества Христова некий последователь философа, Андроник Родосский, решил эти многочисленные свитки как-то упорядочить. Он разобрал их и сгруппировал по областям знаний: вот работы по биологии, по этике, по физике... Осталось небольшое количество работ, которые он не знал, к какому разделу отнести. И Андроник положил их на полку после работ по физике, повесив надпись: «После физики» - по-гречески «Та мэта та фюсика». Это словосочетание превратилось в слово «метафизика», и позже его нашли очень удачным: физика занимается предметами материального, чувственного мира, а метафизика - сверхчувственного мира. Вот такое случайное попадание «в десятку».

Метафизика Аристотеля - это 14 небольших работ, друг с другом не связанных, иногда даже в некоторых положениях друг другу противоречащих. Поэтому и последующие споры об Аристотеле часто были вызваны тем, что философ, всегда находясь в поисках истины, размышляя о ней, иногда отказывался от своих предыдущих взглядов и выводов.

Нужно познавать чувственный мир!

Чтобы понять Аристотеля, надо уяснить, что , прежде всего, двигало им на протяжении всей его жизни.

Есть замечательная картина Рафаэля «Афинская школа», где художник изобразил всех античных философов, собрав их в одном месте, хотя в реальности их разделяли сотни лет. И в центре этой картины - Аристотель и Платон. Платон показывает рукой вверх: истина - в мире идей; а Аристотель показывает на землю: вот здесь она, истина, нужно познавать чувственный, материальный мир! Эту мысль Рафаэль замечательно понял.

Поняли ее и христианские богословы, отцы Церкви, которые часто говорили: «Как сказал великий греческий богослов...», имея в виду Платона, понятно, без упоминания имени, или «Как сказал философ...» - и тогда имелся в виду Аристотель. Философ для них только один: Аристотель. Все остальные - его ученики. Философ - исследователь материального чувственного мира. И в этом главный интерес Аристотеля! Фактически он - ученый в современном смысле этого слова, человек, которому интересно всё в нашем мире: физика, биология, поэтика, политика, экономика - всё! Он не пытается построить идеальное государство, он никого не учит, как жить, - он изучает. А чтобы изучать, надо четко всё упорядочить. Именно поэтому Аристотель производит классификацию всех видов знания, которая на многие века, вплоть до нашего времени, определила структуру науки.

Что общего у поэта и сапожника

Философ выделяет знание теоретическое, практическое и творческое. Сразу заметим: знание творческое, или по-гречески «поэтическое», - это не то, что наверняка нам всем первым делом приходит в голову. Это знание ремесленника, который понимает, как из муки сделать пирог, из железа - подкову, из глины - горшок, из ткани - одежду; и знание творческого человека, который делает из слов - поэму, из звуков - музыку. Он знает, как что-то создать! Такое знание для Аристотеля - самое примитивное. Причем он не проводит серьезных различий между ремеслом и творчеством в современном смысле этого слова.

Знание практическое - это знание, касающееся действия людей, их поведения среди других. Аристотель делит его на три группы: этика, экономика и политика. Этика касается отношений человека к самому себе и к другому человеку; экономика - отношений в малых группах, прежде всего в семье («ойкос» - это семья), ведения хозяйства (и богословское значение слова «домостроительство», или «икономия», и аристотелевское значение слова «экономика» означают одно и то же - «ведение домашнего хозяйства»). А политика (от слова «полис» - «город-государство») рассматривает поведение людей в больших группах.

Эти два вида знания - не самые важные для Аристотеля. У него был совершенно иной, чем у современного человека, подход к знанию. Для нас самое важное знание - то, которое полезно, а то, которое бесполезно, никому и не нужно. Аристотель говорит: нет, то знание, которое полезно, как раз не важно, потому что, если оно полезно, значит, оно показывает, что я в нем нуждаюсь, а если я нуждаюсь, значит, я не совершенен. Вот Бог ни в чем не нуждается - ни в экономике, ни в политике, ни в творчестве; ремесленника нужно обучать, а Бога не нужно... Поэтому эти виды знаний - примитивные. А вот теоретическое знание - это, собственно, и есть наука. Оно божественно, поскольку человек прекрасно может без него обойтись, и поэтому занимается им не по нужде, а совершенно свободно. «И так же, как свободным называем того человека, который живет ради самого себя, а не для другого, точно так же и эта наука единственно свободная, ибо она одна существует ради самой себя». И именно «такая наука могла бы быть или только, или больше всего у бога».

Три вида теоретического знания

Аристотель выделяет три вида теоретического знания: философия, физика и математика. Отличаются они по предмету изучения. Физика изучает предметы подвижные и существующие самостоятельно, то есть объективно, независимо от человека. Философия изучает предметы, тоже существующие самостоятельно, но при этом - неподвижные в принципе. Я часто прошу студентов привести пример этого, и после двух секунд размышления несколько из них тут же говорят: «Бог». Да, Аристотель называет философию «теологией». Конечно, Бог - самый первый, самый важный предмет ее изучения, но философия занимается и другими метафизическими сущностями, которые не могут двигаться, потому что движение есть только в чувственном мире.

И, наконец, математика изучает сущности, существующие не самостоятельно, то есть в уме человека, придуманные и потому неподвижные. Мысль ведь нематериальна - поэтому и не движется.

Физика - вторая философия, это наука качественная, а не количественная. Физика, скорее, ближе к лирике, а не к математике

Следовательно, математика Аристотелю неинтересна, потому что она не изучает реальность. Что она изучает? Для грека математика - это, прежде всего, геометрия: прямая линия, плоскость, окружность, точка - но разве они существуют в действительности? Их нет в природе - их придумали люди как некую абстракцию. И, сравнивая предметы физики и математики, в одном случае самостоятельно существующие и подвижные, в другом - несамостоятельно существующие и неподвижные, Аристотель делает вывод: математика и физика - абсолютно разные науки. Физика - это наука качественная, а не количественная, это тоже философия, только вторая, ибо изучает не вечное, а временное. Физика, скорее, ближе к лирике, а не к математике. Вплоть до XVII века доминирует такое мнение, и Галилею придется приложить много усилий, чтобы показать, что математика - это язык физики, и в этом спорить с Аристотелем, у которого к тому времени будет 2000-летний авторитет. То, что нам кажется очевидным, для того времени было, наоборот, сумасшедшим.

Учение о четырех причинах

Главные вопросы философии: из чего? каким образом? что это такое? для чего?

Главный предмет изучения для Аристотеля - чувственный мир, а главный вопрос разделяется на четыре части. Для того, чтобы мы познали какую-нибудь вещь, утверждает Аристотель, мы должны ответить на четыре вопроса: из чего эта вещь состоит? каким образом эта вещь возникла? что это такое? для чего она существует? Ответив на эти вопросы, мы выясним всё, что нас интересует! То есть мы выясним четыре причины: материальную (из чего?), движущую (каким образом?), сущностную (что это такое?) и целевую (для чего?). Философ скромно говорит, что почти всё это было открыто до него: материальную причину открыли древние философы, рассуждая, из чего всё состоит, и предлагали разные варианты: из воды, огня, воздуха или из земли; движущую причину открыли Эмпедокл и Анаксагор, которые утверждали, что кроме материи должна быть еще некая движущая, божественная причина, приводящая неподвижную материю в движение; сущностную открыл Платон: он говорил, что у каждой вещи есть некоторая сущность в виде идеи этого предмета.

В качестве своего скромного вклада Аристотель выделил еще и целевую причину: он утверждал, что Платон, к сожалению, целевую причину не отделил от сущностной, а это все-таки разные вещи.

Вся философия Аристотеля, по сути, раскрытие этих четырех причин.

Аристотель и спор с еретиками

Рассмотрим сущностную причину - здесь Аристотель в некоторых положениях резко не согласен с Платоном. Прежде всего, он не согласен с тем, что, по Платону, сущностная причина существует отдельно от предмета. Этот взгляд приводит к разным проблемам и противоречиям. Есть вещь, скажем, стол, и есть идея стола где-то там, в занебесной области, в отдельном, идеальном мире. Аристотель говорит, что это не так, это лишь уход от ответа, вызывающий массу проблем: если есть идея стола, значит, должна быть и идея у идеи стола и так далее до бесконечности. А если стол причастен идее стола, а не идее табуретки, значит, должна быть причина, по которой стол причастен идее стола. Следовательно, должна быть идея причастности стола идее стола или, как говорит Аристотель, идея причастности человека идее человека. Ведь должна же быть причина того, что я человек, а не, скажем, собака. А если есть причина, значит, она выражается на языке идеи.

Но самый главный недостаток теории идей для Аристотеля в том, что идея не объясняет движения! Ведь идея сама по себе неподвижна и вечна. Сказать: «идея движения» примерно так же нелогично, как сказать, что квадрат круглый. Поэтому сущность, по Аристотелю, существует в самом предмете и составляет его форму или вид. И чтобы ее выявить, надо дать определение.

Когда я говорю, что стол - это мебель, предназначенная для того, чтобы за ней обедать, писать или выполнять какие-либо другие операции, я тем самым провожу отличие стола от табуретки, которая тоже является мебелью, но предназначена для того, чтобы на ней сидеть. Мы определили сущность каждого предмета, выделив сущностное свойство из какого-то общего абстрактного вида «мебель».

Мысль, что сущность предмета существует в нем самом, а не отдельно от него, станет аргументом в споре с несторианами и монофизитами

В богословской литературе эпохи Вселенских Соборов эта мысль Аристотеля - о том, что сущность предмета существует в нем самом, а не отдельно от него, - примет вид выражения «не существует сущности без ипостаси» (под ипостасью, по терминологии святителя Василия Великого, подразумевается индивидуальный предмет или личность). Одни будут делать на основании этого вывод, что, поскольку во Христе существуют две природы, то и ипостасей, или лиц, в Нем тоже две (так возникнет ересь Нестория). А другие будут утверждать, что, наоборот, поскольку во Христе одна ипостась - Божественная, то и природа в Нем тоже одна - Божественная (ересь монофизитства). Казалось бы, отцы Церкви должны признать ошибочным учение Аристотеля, раз из него вытекают такие следствия. Но нет, Леонтий Византийский в споре с несторианами и преподобный Иоанн Дамаскин в споре с монофизитами укажут, что еретики совершенно исказили и неправильно поняли Аристотеля, и на основании этого же тезиса - что «нет сущности без ипостаси» - защитят православное учение о двух природах и одном Лице в Иисусе Христе. Настолько велик был авторитет Аристотеля среди этих православных богословов!

«Первая материя» и «нетварные энергии»

Вторая Аристотелева причина, на которой мы остановимся, - материальная причина. Материя - это то, «из чего». Фактически материальная причина противоположна сущностной. Ведь если каждый предмет, имеющий сущность, форму, - это уже некоторая действительность, то до своего возникновения предмет обладал возможностью стать. Скажем, пирог прежде был мукой, стол прежде был древесиной; вот мука, древесина - это и есть материальные причины. Но, говоря «мука», мы понимаем, что это не древесина - из древесины я пирог не испеку. То есть это тоже некоторая сущность. Не совсем материя: если я понимаю, что такое мука, что такое древесина, то, значит, у них есть некоторая сущность. Аристотель говорит, что это вторая, последняя материя. А есть первая материя, существующая лишь в абстракции, - это то, из чего может возникнуть всё: и пирог, и стул, и автомобиль... всё что угодно. Другими словами, это чистая возможность.

Аристотель вводит два очень важных понятия, чтобы отличить материальную причину от сущностной: сущностная причина - это действительность. Да, древесина действительно стала столом, мука действительно стала пирогом, у них теперь нет возможности стать чем-то другим. А материальная причина - это возможность: есть мука, есть древесина - они могут стать пирогом, хлебом, блинами; табуреткой, стулом, шкафом... это пока еще только возможность.

По-гречески возможность - «дюнамис», а действительность - «энергия».

Когда православные отцы говорят о Божественных энергиях, они часто имеют в виду Божественное присутствие, действительное присутствие Бога в нашем мире. Под нетварными энергиями Божества имеется в виду присутствие действительное, это не «дюнамис», это не «возможность», но, как говорил святитель Григорий Палама, реальное Божественное присутствие в нашем мире. И Фаворский свет - это не просто возможность увидеть какое-то атмосферное явление, это реальное Преображение Господа нашего Иисуса Христа, действительное явление Его Божества.

Так что даже терминологически язык Аристотеля помогает нам понять многие богословские вещи.

(Продолжение следует.)

ИЗВЕСТИЯ

ПЕНЗЕНСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО ПЕДАГОГИЧЕСКОГО УНИВЕРСИТЕТА имени В. Г. БЕЛИНСКОГО ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ № 11 (15) 2009

PENZENSKOGO GOSUDARSTVENNOGO PEDAGOGICHESKOGO UNIVERSITETA imeni V. G. BELINSKOGO HUMANITIES № 11 (15) 2009

АНТИЧНАЯ ФИЛОСОФИЯ О ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТИ И ВЫНУЖДЕННОМ ХАРАКТЕРЕ ЛЖИ

© А. Г. МЯСНИКОВ

Пензенский государственный педагогический университет им. В. Г. Белинского

кафедра философии e-mail: [email protected]

Мясников А. Г. - Античная философия о целесообразности и вынужденном характере лжи // Известия ПГПУ им. В. Г. Белинского. 2009. № 11 (15). С. 12-16. В статье рассматривается проблема морального отношения ко лжи в античной философии. На примере философских учений Платона, Аристотеля и Цицерона показывается прагматический характер этого отношения, обусловленный нацеленностью на достижение некоторого блага. Ключевые слова: античная философия, ложь

Myasnikov A.G. - Antic philosophy about the expediency and forced character of the lie // Izv. Penz. gos. pedagog.

univ. im.i V.G. Belinskogo. 2009. № 11 (15). P. 12-16. - The problem of moral relation to the lie in antic philosophy is discussed.

Keywords: antic philosophy, lie.

Платон об умении лгать

У древнегреческих философов было неоднозначное отношение ко лжи и правдивости: с одной стороны, ложь вредна и порождает недоверие и даже презрение к лжецу, а с другой стороны - она может быть полезна. Обратимся к Платону, который начал глубоко размышлять над этим вопросом в одном из ранних диалогов «Гиппий Меньший». Платон сравнивает известных мифологических героев - Одиссея и Ахилла. Первому свойственны многоликость и лживость, а второму - правдивость и прямота. Кто из них лучше? Кто совершеннее?

Платон не хочет однозначно противопоставлять их внутренние качества. Он ставит под сомнение саму противоположность этих человеческих качеств и говорит об этом: «Значит, Гомеру, видимо, представляется, что один кто-то бывает правдивым, другой же - лживым, а не так, чтобы один и тот же человек был и правдив и лжив». [Там же] Ход его рассуждений направлен на то, чтобы доказать смешанность правдивости и лживости в жизни искусного и благоразумного человека, а это ведёт к признанию их стратегическими средствами в достижении блага.

В данном случае речь идёт об умениях человека лгать и не лгать. Более искусным и успешным будет тот, кто умеет делать и то, и другое. Поэтому тот, кто не умеет лгать, явно проиграет тому, кто умеет это делать. Платон считает, что использовать разные стратегии поведения могут более умелые и искусные люди, чем те, кто ограничен в своём умении. Тот, кто

не может (не умеет) лгать, представляется человеком, действующим «не по своей воле», а следовательно, рабом или невеждой.

Более искусный - это более знающий, а потому он может больше сделать, достичь большего блага, чем незнающий. Платон продумывает прагматическую линию поведения в отношении правдивости и лживости человека, имея ввиду пользу или вред такого поведения. По сути, они мыслятся как «технико-прагматические» умения, которые можно использовать для достижения любых целей. Однако логика прагматической позиции приводит Платона к парадоксальному выводу: тот, кто сознательно погрешает и причинит постыдную несправедливость - если только такой человек существует, - будет никем иным, как человеком достойным.

С этим парадоксом ранний Платон оставляет своих читателей. На наш взгляд, неопределённость позиции Платона свидетельствует именно о сложности вопроса, в том числе и о сомнительности чисто стратегического отношения к правдивости и лживости. Ведь, он мог провоцировать своих собеседников, но не обманывал ни себя, ни других, иначе путь к истине был бы закрыт. В поздних диалогах древнегреческий философ указывает на основную причину лжи, обманов и различных подделок - на «заблуждение» или незнание. Он не стремится различить намеренное и ненамеренное незнание, ибо в любом случае человек виновен в нём, ибо душа его всегда открыта для познания-припоминания.

Незнающий истины - это невежда, а если он ещё обладает высокомерием и самоуверенностью, то он становится носителем «великого и тягостного вида заблуждения» - созданием словесных призраков. Творцами призрачного являются софисты, а их противниками будут философы, обладающие искренностью и справедливостью. В таких поздних сочинениях как «Государство» и «Законы» Платон не раз возвращается к вопросам о том, всегда ли полезна правдивость, и в каких случаях будет оправдана ложь. Решение этих вопросов часто неоднозначно. Например, в первой книге «Государства» приводится такая ситуация: «если кто получит от своего друга оружие, когда тот был еще в здравом уме, а затем, когда тот сойдет с ума и потребует свое оружие обратно, его отдаст, в этом случае всякий сказал бы, что отдавать не следует и несправедлив тот, кто отдал бы оружие такому человеку или вознамерился бы сказать ему всю правду». Требования правдивости и честности должны подчиняться высшей добродетели - справедливости, которая нацелена на высшее благо.

Вместе с тем философ ясно понимает, что ложь как таковую «ненавидят все боги и люди»: «Я говорю только, что вводить свою душу в обман относительно действительности, оставлять ее в заблуждении и самому быть невежественным и проникнутым ложью - это ни для кого не приемлемо: здесь всем крайне ненавистна ложь». Прежде всего, ложь чужда богам, так как «бог - это нечто вполне простое и правдивое и на деле, и в слове; и он сам не изменяется и других не вводит в заблуждение ни на словах, ни посылая знамения - ни наяву, ни во сне». Другое дело - люди: изменчивые в настроениях, непостоянные во мнениях, вынужденные всю жизнь стремиться к познанию некогда созерцаемой истины, они почти прикованы к своим заблуждениям.

Философия имеет дело со словесными объяснениями, рассуждениями, в которых может проникнуть «словесная ложь». Платон определяет её как «воспроизведение душевного состояния, последующее его отображение и это-то уж не будет беспримесной ложью в чистом виде». [Там же] «Словесная ложь», по словам Платона, может быть в некоторых случаях полезной, и её не стоит ненавидеть как «подлинную ложь». По этому поводу он приводит следующий пример: «Если в исступлении или безумии они (неприятель или друг - прим. моё. - А. М.) пытаются совершить что-нибудь плохое, не будет ли ложь полезным средством вроде лекарства, чтобы удержать их? [Там же]

Мы подошли к главному, интересующему нас тезису Платона: в человеческом общении ложь может быть полезной вроде лекарства. Из этого следует, что правильно решить вопрос о применении лжи может «врач», в данном случае благоразумный человек, препятствующий проявлениям неразумности. Так в третьей книге «Государства» он говорит: «- Ведь надо высоко ставить истину. Если мы правильно недавно сказали, что богам ложь по существу бесполезна, людям же она полезна в качестве лечебного средства,

ясно, что такое средство надо предоставить врачам, а несведующие люди не должны к нему прикасаться.

Да, это ясно.

Уж кому-кому, а правителям государства надлежит применять ложь как против неприятеля, так и ради своих граждан, ради пользы своего государства, но всем остальным к ней прибегать нельзя. Если частное лицо станет лгать собственным правителям, мы будем считать это таким же - и даже худшим - проступком, чем ложь больного врачу...».

Из слов философа мы делаем вывод, что обманывать по праву могут правители, обладающие разумной душой, а также благоразумные граждане, намеренные удержать других (неблагоразумных) от губительных действий. Но кто будет определять «полезность» лжи в каждом конкретном случае и уровень «знаний» человека, берущего на себя ответственность применить ее именно с пользой «в качестве лечебного средства»? Это должен делать законодатель-судья, предварительно точно установив границы и критерии допустимости лжи. Платоновские определения, основанные на примерах, остаются очень размытыми, особенно по отношению к благоразумным гражданам, которые не должны обманывать своих правителей, но последние могут использовать ложь во благо своих сограждан. При этом возникает вопрос: должны ли граждане быть правдивыми с несправедливым правителем, например с тираном?

Полезная ложь со стороны правителей получает оправдание в трактате «Законы», где Платон говорит о воспитании молодых людей с помощью ложных поэтических и мифологических представлений, предназначенных «заставить добровольно, а не по принуждению поступать во всем справедливо». Не будут ли молодые люди намеренно вводиться в заблуждение опытными наставниками? Не будет ли это противоречить истине? Платон отвечает на наши вопросы словами Клиния:

«- Истина прекрасна, чужеземец, и пребывает незыблемой, но убедиться в ней, видимо, нелегко». И далее продолжает: «Законодатель должен найти все возможные средства, чтобы узнать, каким образом можно заставить всех живущих совместно людей постоянно, всю свою жизнь выражать как можно более одинаковые взгляды относительно этих предметов, как в песнях, так и в сказаниях и рассуждениях». [Там же] Таким образом, укротить пылкость и горячность молодости можно с помощью прекрасных иллюзий, тех самых призраков, которые ранее возмущали философа. Но если софисты не знали о том, что их мнения призрачны, то философы-законодатели знают, что многие песни и мифы ложны, но используют их ради будущего блага государства, надеясь, что заблуждения молодости вскоре рассеются.

В тех же «Законах» Платон высказывает мысль о недопустимости лжи, обмана в экономическо-торго-вом общении граждан, подчеркивая, что у большинства имеется «превратный взгляд, будто иной раз -и даже нередко - все это вполне допустимо, если только совершается кстати». Недопустимость, а

следовательно, и наказуемость экономического обмана объясняется именно «ущербом», наносимым себе и другим, и к тому же усиливается религиозными соображениями: «Кто не желает стать в высшей степени ненавистным богам, пусть ни словом, ни делом не допускает никакой лжи, обмана, или подделки, призывая в свидетели род богов, а ведь бывает, что кто-то клянется ложными клятвами, ничуть не заботясь о богах».

Платон требует правдивости и честности от простых граждан, так как без этих качеств общественные отношения приходят в упадок и государство умирает. Но стоит ли верить в необходимость этих требований? Не являются ли они педагогическим приемом, вводящим граждан во временное заблуждение ради сохранения существующего государственного порядка? Не использует ли он и авторитет богов для укрепления социально и экономически обусловленных требований правдивости и честности? Платон оставляет нас с этими вопросами.

Перейдём к другому великому философу - Аристотелю.

Аристотель об уместности и своевременности правды

В своих сочинениях «Никомахова этика», «Большая этика», «Евдемова этика» Аристотель характеризует правдивость (aletheia) как нечто «среднее между притворством (eiгoneias) и хвастовством, которая проявляет себя в речах, однако не во всяких». Он относит эту «срединную» добродетель, прежде всего, к высказываниям по поводу своего имущества, знаний, способностей, т. е. по отношению к тем качествам, которые могут быть полезными для других граждан государства. Поэтому, если мы неправдивы в своих речах, то мы затрудняем любознательность наших сограждан и препятствуем их естественному стремлению к обладанию истиной. Как говорит Страгирит в «Никома-ховой этике»: «... [наш] долг - ради спасения истины отказаться даже от дорого и близкого, особенно если мы философы. Ведь хотя и то и другое дорого, долг благочестия - истину чтить выше».

Стремление к истине приобретает особое значение в тех случаях, когда человеку приходится совершать поступки. общие предписания правильности и неправильности поступков являются условными, не установленными раз и навсегда, «ведь частные случаи, -пишет Аристотель, - не может предусмотреть ни одно искусство и известные приемы [ремесла]; напротив, те, кто совершает поступки, всегда должны сами иметь в виду их уместность и своевременность, так же как это требуется от искусства врача или кормчего» (подчёркнуто мной - А. М.).

«Уместность и своевременность» поступка оказываются у него важнейшими критериями благоразумия, а следовательно, и той самой срединности, без которой не мыслима добродетель. Из этого следует, что «правдивым» будет тот, кто держится середины и избегает извращения истины с помощью преувеличения (хвастовства) или умаления (притворства). Когда

человек сталкивается с неоднозначными обстоятельствами, например, грозящими ему большими бедами, как ему следует поступать?

Будет ли поступок в такой ситуации произвольным или непроизвольным? По мнению Аристотеля: «Поступки такого рода являются, стало быть, смешанными, но больше они походят на произвольные: их предпочитают другим в то время, когда совершают, но цель поступка зависит от определенных условий (kata ton Rairon)». Философ приводит пример с тираном, который прикажет нам совершить какой-то постыдный поступок, между тем как наши родители и дети в его власти; если совершить этот поступок, они будут спасены, а если нет - они погибнут. Чему отдать предпочтение? Конечно, защите своих родителей и детей. Аристотель в этом не сомневается, но вынужден оправдать «постыдный поступок» ради своих близких тем, что обстоятельства «пересиливают природу человека» и их «никто не мог бы вынести».

Человеческое благоразумие не в силах справиться с властью тирана, поэтому такой поступок частично подневолен. Правдивость в такой ситуации просто не уместна, она будет стоить очень дорого - жизни наших любимых родственников. Греческий философ не видит пользы в таком жертвоприношении ради абсолютной правдивости, так как последняя представляет лишь общее (абстрактное) требование, не имеющее конкретного значения вне самой жизненной ситуации. В связи с этим правдивость рассматривается в качестве условной добродетели, которая наиболее полезна и приятна в непосредственном дружеском общении, распространяемом на всех граждан. Правдивый человек подобно доброму другу «... будет одинаково вести себя с незнакомыми и знакомыми, близкими и посторонними, хотя, конечно, так, как подобает в каждом отдельном случае...», в своих речах он признает, что «владеет тем, что у него есть, не больше и не меньше».

Это нравственно прекрасно и заслуживает похвалы, а «обман сам по себе дурен и заслуживает осуждения». Вместе с тем вынужденный обман (под давлением непосильных человеку обстоятельств) простителен, «вызывает сочувствие», а значит, и не наказуем. Слабость человеческой природы должна быть принята во внимание и моралистами, и судьями, ибо люди далеко не совершенны в сравнении с богами и чрезмерные требования противоречат понятию о срединном значении всякой добродетели. Мера соответствия долгу в свою очередь даётся самим человеческим рассудком, анализирующим каждую сложившуюся жизненную ситуацию по своему усмотрению (как это делает, например, врач, полководец, судья и др.).

Таким образом, Аристотель является противником безусловной правдивости, так как эта «средин-ность» не самодостаточна, она должна быть подчинена «нравственной красоте» и «полезности» поступка, т. е. тем требованиям, которые складываются в обществе и имеют общее значение в виде традиционных норм, правил, привычек. Очевидно, что такая общезначимость не обязательна для человека с иными ценностными приоритетами, а потому является условной,

зависящей от решения конкретного лица. Но так как философ мыслит человека в достаточно жестких социальных рамках греческого полиса, небольшого города-государства, где свободные граждане должны знать друг друга, то любой произвол, любое отступление от традиционных норм, запретов делает человека преступником, нарушившим требования общей полезности, устойчивости нравов. Поэтому «экспериментирование» с собственной моралью будет жёстко ограничено родовыми устоями и соответствующими законами.

Попробуем теперь сравнить платоновскую и аристотелевскую позиции с концепцией Цицерона -выдающегося философа-моралиста эллинистического периода.

Цицерон о честном человеке

У Платона и Аристотеля проблема правдивости человека в высказываниях не имела такого важного значения, как у Цицерона, жившего в эпоху падения нравов римского общества и начинающейся тирании императоров. Не случайно, что в большинстве своих сочинений Цицерон пытается нарисовать образ «честного человека», привести исторические примеры, наглядно свидетельствующие о способности людей следовать добродетельному образу жизни.

Показательно, что Цицерон как философ и юрист не разделяет между собой обязанности моральные и юридические, так как они имеют общий источник в самом человеческом разуме и предназначены для общей цели - упорядочения человеческой жизни. В трактате «Об обязанностях» он возвеличивает справедливость как высшую из добродетелей, основанием которой является «верность, то есть стойкость и правдивость в словах и принятых на себя обязательствах». По мнению Цицерона, несправедливость может быть двух видов: «один - со стороны тех, кто совершает ее; другой - от тех, по отношению к кому ее совершают». [Там же]

он настаивает на том, что безучастность человека к причиняемой другими несправедливости не менее опасна, чем непосредственно нарушение законов, ибо, «...тот, кто последнего не защищает и с противозакони-ем не борется, когда может, совершает такой же поступок, как если бы он без помощи оставил родителей, или друзей, или отечество». [Там же]

Цицерон, как и Аристотель, считает обязанности зависящими от обстоятельств: если изменяются обстоятельства, то и обязанность не остаётся одной и той же. Долг человека должен сообразовываться с возможностями человеческой природы. Вместе с тем Цицерон объявляет настоящую войну всякому обману и нечестности в словах и поступках. Если сравнивать обман с насилием, то «обман, - по его словам, - кажется свойственным жалкой лисице, а насилие - льву». «И то и другое совершенно чуждо человеку, но обман более ненавистен».

Наибольшее презрение вызывают к себе те, кто прибегает к обману ради совершения преступных деяний, стараясь казаться честными людьми. Такое притворство представляется римскому философу не

достойным разумного, «честного», уважающего себя человека, настоящего гражданина своего государства. «Поэтому мы и хотим, чтобы храбрые мужи были в то же время великими духом, добрыми и простыми, друзьями правде и ни в коем случае не лживыми; в этом внутренняя ценность справедливости».

Обман - нравственно безобразен, он уродует человеческое достоинство и противоречит самой человеческой природе. При этом Цицерон различает «природу, общую всем людям» и «собственную природу» человека. Если первой мы просто не должны противоречить в своих поступках, то с помощью второй мы можем сами измерять свои стремления мерой своей натуры, ибо, как он пишет, «нет смысла ни противиться природе, ни преследовать такую цель, какой не можешь достичь». Каждый разумный человек должен «взвесить» свои качества, сравнить их с качествами других людей, чтобы найти наиболее подобающие нравственно прекрасному и отличать их от дурных и унизительных.

Наш собственный разум способен открыть закон, по которому должна действовать наша природа. Это есть закон справедливости. Цицерон называет его законом «божеским и человеческим», так как согласно ему справедливый (честный) человек «... никогда не позволит себе пожелать чужого достояния и взять себе то, что отнял у ближнего». Природе противно, чтобы человек отнимал у других какие-либо блага, причинял вред и несчастье, а тем более, если он делает это тайно, скрытно. Природа требует открытости и прямоты в мыслях и поступках, так как честному человеку нечего скрывать, он готов к публичному суду над собой, ибо постоянно судит себя сам.

Цицерон понимает силу эгоистических побуждений человека, знает власть денег и богатства; эти искушения очень могущественны и противостоять им непросто. изощренный рассудок пытается найти оправдание этим искушениям. Поэтому для него важно само умонастроение, моральный выбор человека в ситуации безнаказанности и полной анонимности: будешь ли ты нравственным сам по себе, без расчёта на похвалу или порицание? Внешнее судейство второстепенно, главный судья находится в самом человеке. Будешь ли ты обманывать свою совесть?

Эти вопросы подводят нас к понятию автономии нравственного сознания, к понятию, которое начали разрабатывать стоики, и которое получило дальнейшее развитие в христианской морали. Тема самодостаточности практического разума, его автономии отчётливо прослеживается во многих трактатах философа. В том же сочинении «Об обязанностях» он пишет: «Итак, разум требует, чтобы люди ничего не делали ни коварно, ни притворно, ни путем обмана».

Есть ли случаи, в которых обман дозволителен? Т. е. польза от обмана будет весомее, чем сам этот безнравственный поступок. казалось бы, Цицерон не даёт ответа на этот вопрос, он предполагает, что разум позволит человеку найти правильное, нравственно прекрасное решение. Хотя полезность и нравственная красота не могу быть противопоставлены друг другу:

«ведь мера пользы и мера нравственной красоты одни и те же». «Кто не понял этого, - говорит Цицерон, -будет способен на любой обман, на любое преступление».

Вслед за Платоном и Аристотелем римский философ постулирует важнейший принцип моральной философии - единство морального долженствования («нравственно прекрасного») и полезного, из которого следует, что безнравственное не может быть полезным, оно всегда наносит вред. Об этом философ ясно говорит: «...ничто не подобающее не выгодно, даже если бы ты мог достигнуть его, никем не изобличенный». У Цицерона полезность получает своё истинное назначение только в согласии с совестью человека, его разумным представлением о моральной обязательности или правильности поступка. Если мы разделяем нравственное и полезное, то тем самым открываем лазейку для оправдания множества злоупотреблений, преступлений и проступков. Поэтому римский философ даёт строгое правило: «либо то, что кажется полезным, не должно быть позорным; либо, если оно позорно, оно не должно казаться полезным».

Полезное, выгодное не должно противоречить нравственному. Но является ли нравственно прекрасное неизменным и постоянным? Нет. Цицерон усиливает эту обусловленность нравственных норм следующими словами: «Так многое, по существу своему кажущееся нравственно-прекрасным, в зависимости от обстоятельств быть нравственно-прекрасным перестает: исполнять обещания, быть верным соглашению, возвращать принятое на хранение - все это, переставая быть полезным, становится дурным в нравственном отношении» (подчеркнуто мной - А.М.).

Таким образом, «полезность» обладает собственной значимостью и весомостью, она не просто подчинена нравственным требованиям, а именно должна согласовываться на равных, при том условии, что будет пользой для всех, а не только для себя. Например, клятва, данная пирату, необязательна для исполнения, потому что он «всеобщий враг всех людей», поэтому если мы обманем пирата, то не совершим клятвопреступления. Получается, что пират не должен знать об этом, ибо если он будет знать, что его обманут и не будут себя за это винить, то он никогда не поверит клятвам своих пленников и будет их использовать только по своему хотению. Итак, мы подходим к решающему положению Цицерона: нравственно прекрасное зависит от обстоятельств, которые нужно точно и ясно понять, взвесить, соразмерить с понятиями пользы и вреда, оставаясь при этом «честным» человеком.

Благополучие семьи и государства являются для Цицерона, как и для большинства римлян той эпохи, важными ценностями, требованиями разума. Вместе с тем он говорит и о важной роли совести, «которая безо всякого божественного разума способна взвешивать добродетели и пороки». Без нее - «все бы пропало»: и семья, и государство потеряли бы свою разумную упорядоченность, если бы в них не делалось никакого различия между добрыми и злыми. Мы ло-

вим себя на мысли, что попадаем в логический круг, в котором постулируется согласие между нравственным и полезным, при том, что каждое из них определяется через другое: нравственное через полезное, а полезное через нравственное (доброе и злое).

Философ возвращается к понятию «честности», чтобы придать отношению между нравственным и полезным ясный характер. С большим пафосом он делает это в трактате «О дружбе», где утверждает, что «дружба возможна только между честными людьми». Несмотря на то, что римский философ не выпускает из виду интересы государства (общей пользы), он всякий раз обращается к личному моральному сознанию человека, к его совести, к тому внутреннему судье, которого нельзя подкупить или обмануть. В дружбе честному человеку свойственно соблюдать два правила: 1) «избегать всего поддельного и притворного» и 2) не быть подозрительным. Эти личные нравственные качества должны служить необходимой основой не только дружбы, но и других общественных отношений, а значит, должны определять возможность справедливой общественной жизни. А эта возможность будет зависеть от деятельности «честных» людей.

В преддверии появления христианской морали мысли Цицерона кажутся близкими ей своей настроенностью на автономию нравственного сознания и стремлением подчинить полезность безусловному долгу правдивости, хотя это стремление, как мы видели, оказывается непоследовательным.

список ЛИТЕРАТУРЫ

1. Аристотель. Большая этика // Сочинения: В 4-х т. Т. 4. М.: Мысль, 1984.

2. Аристотель. Никомахова этика // Сочинения: В 4-х т. Т. 4. М.: Мысль, 1984.

3. Звиревич В. Т. Цицерон - философ и историк философии. Свердловск, 1998.

4. См.: Майоров Г. Г. Тема человеческой природы у Платона и Аристотеля // Философия как искание Абсолюта. Опыты теоретические и эмпирические. М.: Едиториал УРСС, 2004. С. 87-98.

5. Платон. Гиппий Меньший // Собрание сочинений в 4 т.: Т. 1. - М.: Мысль, 1990.

6. Платон. Государство // Собрание сочинений в 4 т. Т. 3. - М.: Мысль, 1994.

7. Платон. Законы // Собрание сочинений в 4 т. Т. 4. -М.: Мысль, 1994.

8. Платон. Софист // Собрание сочинений в 4 т. Т. 2. -М.: Мысль, 1993.

9. Утченко С. Л. Цицерон и его время. М., 1972.

10. Цицерон. О дружбе // Древнеримская философия. От Эпиктета до Марка Аврелия: Сочинения. М., Х., 1999.

11. Цицерон. Об обязанностях // Древнеримская философия. От Эпиктета до Марка Аврелия: Сочинения. М., Х., 1999.

12. Цицерон. О природе богов // Философские трактаты. М., 1985.