Три пажа. Стихотворение "песня о трех пажах" тэффи. Три юных пажа

Диеты и фитнес

Валерий Алексеев

Субботним вечером в середине апреля молодой бородач Борис Лутовкин стоял у окна своей двухкомнатной квартиры на первом этаже серокирпичного дома и ждал прихода людей. Широким лбом прислонившись к стеклу, Лутовкин разглядывал бледное небо, белые стены панельных пятиэтажек, свалявшиеся в серый войлок газоны, за которыми простиралась прямая циклопически широкая улица. Словом «местожительство» исчерпывалось всё своеобразие этого поспешно застроенного пустыря, но Лутовкин не мог так, естественно, думать: здесь он вырос, и всё это выросло вместе с ним. Голые ветки рябин и боярышника буквально стучались в его окно. Яблони бывшего деревенского сада, уцелевшие между домами, стояли как каменные. Вдали собирался дождь.

Юная жена Лутовкина Надежда уехала на субботу-воскресенье к матери, отношения с которой у Лутовкина пока еще не сложились: он никак не мог назвать ее мамой, более того - даже мамой Надежды эта женщина ему не казалась, и он втайне дивился их немыслимому родству. И в предвидении долгого вечера Лутовкин позвонил своему школьному товарищу Олегу Никифорову, чтобы тот приезжал к нему с девушкой, а та пускай прихватит с собою какую-нибудь подругу: потанцевать, повеселиться, то-сё. Желательно без чумы двадцатого века.

Такого рода предложения Олегу были не в новинку. Олег ютился у родителей и проявлял немало изобретательности, организуя свою личную жизнь. Лутовкину повезло больше: его старики построили себе однокомнатную кооперативную, оставив государственную молодым. Но это произошло совсем недавно, полгода назад. По сути дела, впервые в жизни Лутовкин оказался хозяином совершенно свободной квартиры - и распорядился этим так, как считал возможным.

«Распорядился, как считал возможным» - слова не совсем точные: собственно, и считать-то ничего не пришлось. Едва Надежда уехала, ноги сами привели Лутовкина к телефону, палец сам набрал нужный номер, и Олег моментально откликнулся, как будто только того и ждал: «Модель два - четыре? И бутылка партейной? Всегда готов!»

Лутовкин находился в радостном, почти что праздничном состоянии. Угрызений совести не испытывал, поскольку был слишком поглощен новизною возникающих обстоятельств. Какой-то внутренний диалог в нем, разумеется, шел, но сводился к отрывочным репликам: «Да бросьте вы… с меня не убудет… вся молодость искалечена… инвалид детства». Впрочем, и диалогом-то это нельзя было назвать, потому что внутренний оппонент помалкивал.

Приготовления в данном случае были, конечно же, неуместны. Лутовкин ограничился тем, что убрал все бросающиеся в глаза фотографии, сучки, корешки и прочие дары природы, которые они с Надеждой собирали осенью в Подмосковье. Подсознательно он стремился стереть все индивидуальные черты своего быта, создать впечатление ничейного пространства, наподобие явочной квартиры резидента иностранной разведки или кооперативного дома свиданий, - но отчета себе в этом не отдавал. Спроси он себя - сам удивился бы, зачем выносит красивую вазу на кухню, а веничек багульника ставит в бутылку из-под кефира. Багульник, кстати, указывал на известную тонкость его душевного склада: цветы здесь были бы не к месту, а без цветов - нехорошо.

При этом Лутовкин меланхолично напевал:

Если б я, к примеру, птенчиком по небу летал, я бы тогда бы сильно трепетал. Но уж не для леса и уж, конечно, не для речки, всё для вас, Борис Андреевич, для своей скотинки, для своей овечки. Ляй-ля-ляй-ляй…

Лутовкин был вполне устоявшимся человеком. Работал старшим техником в лаборатории оптической связи и имел дело с квантовыми генераторами, о которых вправе был говорить «эти чертовы лазари». Обращению с ответственной техникой его научили в армии, затем в вечернем институте к навыку прибавилось еще и понимание сути. Институт дорожил Лутовкиным и обещал ему преподавательскую ставку, которую Лутовкин ценил не слишком высоко (нашли чем заманивать, десять долларов в месяц), однако в открытую не отвергал. Работала там на кафедре лаборанткой Надежда, молоденькая, круглолицая, потрепанные «старпрепы» изображали вокруг нее пляс мотыльков. При встречах с Лутовкиным на ясном личике Надежды появлялась тень то ли пренебрежения, то ли досады. Так молодые хозяйки смотрят на суповой набор, из которого ничего не сварить. «А жить как-то надо», - глядя на нее, думал Лутовкин. Для брака в наше спидоносное время такого резона вполне достаточно. В один прекрасный день Лутовкин с юмором объяснился, и его предложение было принято всерьез. Вот так полгода назад Лутовкин стал семейным человеком.

Стр. 8 из 14

А какая она из себя? - спросила Альбина.

Кто? - На этот раз Сева расслышал.

Хозяйка, кто же еще.

Красивая, - ответил Сева.

Ну и что? Я тоже красивая.

Сева повернулся, внимательно посмотрел на нее и ничего не сказал.

Вот тебе и раз! - Альбина изобразила удивление. - Молодой человек, ваше молчание неприлично. В конце концов, у меня сегодня день рождения.

Она коротко засмеялась. Сева молчал. Он напряженно и подавленно думал.

Ну, скажите хоть что-нибудь о моей внешности, - не унималась Альбина.

У вас в лице, - неохотно проговорил Сева, - есть что-то неандертальское и вместе монгольское. Вы откуда родом?

Отсюда, - не задумываясь, ответила Альбина. Она еще не догадывалась, что село Перкино уже явилось с нею в этот дом.

Ну, значит, я ошибся, - сказал Сева.

Нет, вы не ошиблись. Вы провидец? - быстро спросила Альбина и протянула ему руку ладонью вверх. - Погадайте.

Сева не шевельнулся. Ему не хотелось прикасаться к этой девушке. Она казалась ему похожей на ящерицу - верткую, жесткую, пусть даже и безобидную, но всё-таки лучше ее не трогать.

Подержав немного руку на весу, Альбина подперла ею подбородок. «Ну, погоди, - мстительно подумала она, - тебе это отольётся».

Видите ли, - медленно начала она, - я действительно наполовину иностранка. Мой отец… если его можно назвать отцом… представитель одной крупной южнокорейской фирмы. Мама познакомилась с ним при очень странных обстоятельствах… она была еще совсем девчонкой. Я, собственно, и родилась в Сингапуре… правда, почти ничего не помню, всё было как сон…

Это была сказка, имевшая успех - особенно у юнцов. В ней кое-что не сходилось хронологически, но, чтобы это заметить, надо было вникать. Однако она сразу заметила, что Сева конфузливо опустил глаза.

Вы мне, кажется, не верите? - спросила Альбина, очень задетая.

Нет, отчего же… - пробормотал Сева, не глядя на нее, и уши его покраснели. - Всякое случается.

«Два ноль, - отметила про себя Альбина. - Счет растет, дорогой товарищ. Чем будете расплачиваться?»

Смотрите, дождь, - сказал Сева. - Может быть, свет включить?

Не надо, я так больше люблю.

Ну что ж, посидим, как в деревне, - сказал Сева.

Почему как в деревне? - спросила Альбина.

Мы в городе не видим, как темнеет, - пояснил Сева. - Слишком рано включаем свет.

А вы жили в деревне? - Альбина взялась за другую сигарету: иного развлечения не предвиделось, и ей оставалось непрерывно курить.

Полтора года, - ответил Сева. - Учительствовал в северо-западных краях.

Что ж так мало? - глазами Альбина изобразила интерес, хотя ей было скучно. - Не понравилось, значит?

Скорее я не понравился, - Сева, похоже, освоился и перестал ёжиться. - Детишки задразнили, с коллегами не поладил. У них там в области свои порядки, феодальный край. Считали меня то ли тайным агентом, то ли ссыльным диссидентом.

А как вас дразнили?

Сева засмеялся, покрутил головой. Альбина отметила, что смех у него хороший, только зубы, пожалуй, мелки и желтоваты.

Глажы, - сказал наконец Сева.

Что-что?

Глажы, - повторил он, растроганно улыбаясь. По-видимому, это воспоминание доставляло ему удовольствие. - Это по-местному морошка.

Морошка? - переспросила, морщась, Альбина. - Вы прямо как по-сингапурски разговариваете.

Вы никогда не слышали о морошке? - оживился Сева. - Ну, это же замечательная ягода, на болотах растет. Румяная такая, а как поспеет - желтеет и светится.

Уж прямо светится, - насмешливо сказала Альбина.

Уверяю вас, как фонарик! Ужасно пристрастился я к этой морошке. Там озеро такое замшелое, берега зыблются, и от морошки желтым-желто. Целыми днями хожу и ем, как журавль. Совсем стал дикий… А первого сентября вхожу в класс - на доске написано глажы . Сначала я не обратил внимания, так они принялись везде писать это слово. И на столе, и на сиденье стула, и на портфеле моем, и даже у меня на спине. Заколебали, как теперь говорят.

А что, оно неприличное?

Да нет, обычное местное словечко. И очень точное… я бы сказал, даже красивое: их едят, а они глядят.

А дальше - стал я потихоньку сходить с ума. Дошло до того, что в глаза ученикам смотреть не могу. А они всё это быстро улавливают. Сидят две девчушки за первой партой, смотрят на меня не мигая и шепчут: глажы, глажы…

А я дергаюсь.

Странно, - сказала Альбина и засмеялась. - Очень странно. Но теперь-то прошло?

Уж если рассказываю - значит, прошло, - ответил Сева. - Другой, наверно, бзик появился: свято место пусто не бывает.

Тут тихо скрипнула дверь, и оба они обернулись. Вспыхнул яркий свет.

Сумерничаете? - спросил Лутовкин. Он стоял в дверях с суровым оскорбленным лицом. - Сева, а тебя к телефону.

Кто? - удивился Сева и встал. - Кому я понадобился?

Лутовкин пожал плечами.

10

Когда Сева вышел, Лутовкин тут же подсел к столу и сделал первый заход.

Три юных пажа покидали, - пропел он вкрадчивым голосом, - навеки свой берег родной, они так ужасно рыдали, стоял оглушительный вой…

Аля потушила вторую сигарету. Держа третью в руке, она внимательно и сосредоточенно слушала Лутовкина.

Люблю белокурыя косы, - грассируя под Вертинского, пел Лутовкин, - так первый, рыдая, сказал, но я не хочу, чтоб вопросы мне каждый дурак задавал… Аленька, это вы мне испохабили солонку? Отчаянный вы человек. Или ссор не боитесь?

Усмехнувшись, Аля закурила и, вскинув голову, выпустила дым из ноздрей. С этим всё было понятно, с этим она знала, как себя вести.

А-лень-ка! - ласково продолжал Лутовкин. - Вся така маленька… Я вас буду Аленькой звать, не возражаете?

Слащавых мужиков не терплю, - сказала Аля.

Лутовкин был несколько обескуражен, но не терял бодрости духа. Он отступил и перегруппировал ряды.

Второй повторял беспрерывно: я чёрныя косы люблю, смотреть на блондинок противно, за что и муки терплю…

Жена ваша блондинка? - спросила Аля.

Лутовкин остановился.

При чем тут жена? - с горечью сказал он. - Ну, при чем тут жена? Я вам такие песни пою, а вы сквернословите…

Жене своей и пойте, - насмешливо сказала Аля.

А для жены у меня другие песни, - не сдавался Лутовкин. - И попрошу не лезть со своим маникюром в мои семейные дела.

Ну, ладно, ладно, - Аля протянула руку и потрепала Лутовкина по голове - снисходительно, как мать великовозрастного баловня-сына. - Ладно, разошелся. За стол скоро сядем?

(С французского)

Три юных пажа покидали
Навеки свой берег родной.
В глазах у них слезы блистали,
И горек был ветер морской.

— Люблю белокурые косы!-
Так первый, рыдая, сказал.-
Уйду в глубину под утесы,
Где блещет бушующий вал,
Забыть белокурые косы!-
Так первый, рыдая, сказал.

Промолвил второй без волненья —
Я ненависть в сердце таю,
И буду я жить для отмщенья
И черные очи сгублю!

Но третий любил королеву
И молча пошел умирать.
Не мог он ни ласке, ни гневу
Любимое имя предать.
Кто любит свою королеву,
Тот молча идет умирать!

(No Ratings Yet)

Еще стихотворения:

«Ну, видел спуск я трех шаров!» — «Что ж было?» — «Вздулись и упали Все в сторону — и проскакали Куракин, Зубов и Орлов»....
А начиналось дело вот как: Погасла желтая заря, И наша серая подлодка В себя вобрала якоря. И белокурые морячки Нам машут с бережка платком: Ни происшествий вам, ни качки, И...
Уже отару лет Остриг январский ветер И гонит к алтарю. Уже псалом пропет. Уже написан Вертер. И я вдогон смотрю — Там снег или зола? И жить уже мне стыдно...
Мой первый, ранний друг погиб в бою. Еще саднит та давняя утрата. Его любил я более, чем брата. Второй — женился, весь ушел в семью. А третий друг? Да был...
О, друг мой! неужли твой гроб передо мною! Того ль, несчастный, я от рока ожидал! Забывшись, я тебя бессмертным почитал… Святая благодать да будет над тобою! Покойся, милый прах; твой...
Я люблю кровавый бой, Я рожден для службы царской! Сабля, водка, конь гусарской, С вами век мне золотой! Я люблю кровавый бой, Я рожден для службы царской! За тебя на...
Вот некро́лог, словно отговорка, Объяснил смертельный мой исход. Просто: он — помор, она — поморка, — Это то же, что огонь и лед… И тогда все поймут, кого потеряли, И...
Схоронил я навек и оплакал Мое сердце — и что ж, наконец! Чудеса, наконец!- Шевелится, Шевелится в груди мой мертвец… Что с тобой, мое бедное сердце? — Жить хочу, выпускай...
Жили три друга-товарища В маленьком городе Эн. Были три друга-товарища Взяты фашистами в плен. Стали допрашивать первого. Долго пытали его — Умер товарищ замученный И не сказал ничего. Стали второго...
Мы больше не увидимся — прощай, улыбнись… Скажи, не в обиде ты на быстрые дни?.. Прошли, прошли — не мимо ли, как сквозняки по комнате, как тростниковый стон… …Не вспомнишь...

Валерий Алексеев

Валерий Алексеев

ТРИ ЮНЫХ ПАЖА

Повесть

При этом Лутовкин меланхолично напевал:

Покончив с уборкой, Лутовкин сменил рубаху: надел нарядную, ярко-желтую, приятно обтягивающую его небогатые мышцы.

Теперь надо было выпить для тонуса: так делают многие перед приходом людей. Лутовкину же это было особенно необходимо. Пьют по-разному: устало, лихо, истово, деловито. Лутовкин пил с юмором. Подвыпив, он становился добродушным, деятельным, веселым и тотчас же начинал озираться в поисках средств, чтоб начудить. Чудить Лутовкин любил, и все его чудачества под хмельком удавались. Вот почему в любом застолье Лутовкин был нужным человеком. Другие, захмелев, ярились, задирали друг друга либо, что еще хуже, начинали качать правоту. Которые еще плакали, которые хвастались физической мощью. Один только Лутовкин никому ничего не доказывал, он был неистощим на выдумки - от доброты своей, от искреннего желания насмешить. Стремления же напиться у него не было, он и не напивался.

Лутовкин достал из серванта початую бутылку коньяка, налил рюмку, отведал, почмокал толстыми губами.

Глупый пингвин, - сказал он вслух, - глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах. Глупый пингвин? Ну, допустим. Прячет тело? Это ново, это даже детективно. Чьё же тело прячет пингвин глупый жирное в утесах? Ах, своё. Тогда понятно: нет состава преступленья. Никого он не зарезал, никого он не ограбил, ну а если прячет тело - то не ваше это дело.

Закончив монолог и тем самым подведя черту под внутренним спором, Лутовкин лихо опрокинул рюмку. Затем встал, сказал «бырр», передернул плечами и, подойдя к окну, прислонился лбом к холодному стеклу. В таком положении мы его и застали.

Однако долго пребывать в неподвижности Лутовкин не мог. Оставив на стекле мутноватый отпечаток, он с живостью метнулся к комоду, достал из ящика ножницы, подошел к зеркалу и с высокомерным видом принялся подстригать бороду. Высокомерие шло не от свойства натуры (в принципе Лутовкин был очень прост), а от выставленного вперед подбородка.

Но тут рука его замерла с ножницами на весу: послышался звонок, не телефонный, а дверной, музыкальный. Лутовкин сам его поставил, сделавшись ответственным квартиросъемщиком, и отрегулировал по вкусу: звонок издавал гудение зуммера, а затем раздавалось «тилинь-дилинь». Чтобы добиться непрерывного чистого звона, нужно было нажать кнопку определенным образом, но об этом знали лишь сам Лутовкин и, конечно, Надежда.

Встревожившись, Лутовкин взглянул на часы: для гостей было еще рановато. Олег, правда, жил неподалеку, но он еще должен был достать выпивку, а девушкам вообще предстояло ехать через весь город. Как бы то ни было, сиплый звонок повторился. И, переставив коньяк на пол, за кресло, Лутовкин пошел открывать.

Вернулся он в сопровождении низкорослого человечка. Скорее, впрочем, не в сопровождении, наоборот: гость шел впереди, а хозяин, угрюмо ссутулившись, плелся сзади.