Что вы знаете о детстве. Что такое детство
Я в детстве хотел стать актером, даже занимался в театральной студии Центрального Дома пионеров. Со мной там занимались Лев Круглый, Игорь Кваша... Мы остались друзьями, и я после ходил на все их спектакли в «Современник»... В седьмом классе я так часто ходил в театр, что, бывало, по воскресеньям смотрел по три спектакля. И однажды в антракте я заснул, и проснулся посреди действия... Я настолько перегрузился, что спал на ходу, и однажды на улице Воровского врезался головой в почтовый ящик. Меня отправили к врачу, обнаружилось крайнее нервное истощение, и я две недели не ходил ни в театр, ни в школу. Знающие люди объяснили мне, что актером я быть не могу, «недостаточно владею аппаратом», а вот театровед из меня, может, и получится. И пошел бы учиться на театроведа, но в тот год били космополитов — и мне туда хода не было.
Меня нагло провалили при поступлении на филфак МГУ в 1949 году, и я на следующий год поступил в педагогический. При поступлении мне сказали: «В вашей автобиографии есть строчка: отца не знаю, ношу отчество матери. Этого не может быть. Кто-нибудь из семьи должен знать. Приведите того, кто знает». Я привел тетку, которая меня усыновила. Она объяснила, что отца репрессировали (видимо, чуть раньше 1937-го; в 1939-м взяли мать, но до этого они с отцом разошлись, и в моей метрике в графе «отец» был прочерк). Мне было сказано: «А теперь все это запишите своей рукой». После чего меня приняли. После окончания института я просился во Владивосток — у меня там были друзья. Но меня ждал Красноярск... Проработав год в Красноярске, я написал заместителю министра — и мне разрешили вернуться в Москву, отработав год вместо положенных трех.
После в Москве я год занимался репетиторством, потом — устроился преподавать в вечернюю школу, а через 10 лет уже работал в школе «с уклонами» на Пресне, где проработал до 1980 года. Когда мне было года 23, я попал в дом Виктора Ефимовича Ардова. Не помню, как и почему я оказался там. Но Ардов надо мной шефствовал, меня даже одно время рассматривали как возможного редактора его книги об эстраде... Там я познакомился с Алексеем Баталовым, правда, шапочно, с нынешним о. Михаилом... У Ардовых я дважды видел Ахматову, она оба раза приходила совершенно разъяренная тем, что с ней делают. Это было в начале пятидесятых... Я вел кружок, где ребята говорили о литературе, что хотели. Я всегда считал, что о литературе можно говорить все, что думаешь. Базаров — предшественник ленинцев? Хорошо, но если он кому не нравится, то — ради бога. Если кому не нравится Пушкин, а нравится то, что о нем написал Писарев — тоже ради бога.
Дети обращались к родителям: «А его не посадят?» А я просто читал ученикам Писарева о «Евгении Онегине», что Онегин — это «напомаженный Митрофанушка»... На меня писали доносы. Коллеги, родители. Я позже обо всем узнал. Писали, что я антисоветчик, что у меня ученики не тех любят: как они смеют не любить Базарова, а любить Печорина, и т. д. Однажды я выступал с докладом на рабочем совещании и не успел после него вернуться в свою школу рабочей молодежи, как у директора раздавался звонок: «Ты у него на уроках был? Сходи, наверняка антисоветчину порет. Вот только что у него в докладе было то-то и то-то». Но административных мер по поводу этих доносов не принималось. У меня был полуроман с молоденькой председательницей профкома в школе, она сказала: «Феликс, знаешь, что на тебя скопилось?» — и не передала дело дальше. Директор школы тоже был еврей и понимал, что многие нападки связаны с моей национальностью. К тому же он был тертый калач, и из самосохранения не стал бы поднимать лишний шум.
После выступления Хрущева в Манеже меня обступили мои ученики и начали приставать, согласен ли я с ним. Я какое-то время пытался не отвечать напрямую, но меня приперли, и я заорал: «Ну что вы хотите от меня? Да, я с ним не согласен!» Может, об этом тоже был донос... Тема моей диссертации была «Комплексное использование искусства при изучении литературы в средней школе». В основном это касалось театра и кино, меньше — живописи, музыки, телевидения. Мы ходили с учениками в театры, всегда туда, где было необычное прочтение. Для меня несомненно, что главное про жизнь сказано в литературе. Но если в литературе это заложено, но не всегда проявлено, то в пьесе или в инсценировке это все видно отчетливо. Мы на уроках обсуждали новые театральные трактовки Товстоногова, Эфроса, Любимова, и детям становилось очевидной актуальность классики.
В школе на Пресне были гуманитарный, химический и физико-математический классы, и с гуманитариями мы часто ездили в Ленинград. Я заранее посылал заявку, что, мол, гуманитарный класс и я — педагог, аспирант, работающий над такой-то темой, хотели бы посмотреть такие- то спектакли... То, что детки интересуются искусством, всегда производило впечатление. Нас приезжало человек пятьдесят, зимой — на шесть дней, летом — на десять. Жили в школе-интернате. И окрестности смотрели. А в завершение всегда шли в кафе «Север». Нас ошеломили «Горе от ума» и «Ревизор» в БДТ. Мы в январе 1966 года ездили в БДТ ради «Горя от ума», и попутно посмотрели «Три сестры» и утренний «Я, бабушка, Илико и Илларион». В антракте со мной за кулисы к Юрскому пошло «пятеро смелых». Я привез ему подборку сочинений о «Золотом теленке», других его ролях... А он рассказывал, как задумывал своего Чацкого, хотел в нем Пушкина воплотить. Пообещал прийти к нам в школу. На ребят он произвел сильное впечатление.
Однажды в Москву приезжал Николай Акимов, мы с ним поговорили, и он пообещал, что, когда я приеду с детьми в Ленинград, он рад будет с нами встретиться. И вот мы приехали — 50 человек — взяли билеты на спектакль, а потом решили пойти к Акимову: мол, приглашал же... Но мы пришли не вовремя: у него сидел Радзинский... Акимов вышел к нам разъяренный: «Как вы могли не предупредить!..» Но я его обезоружил гениальной фразой: «Николай Павлович, но причем туг ребята? Ну я виноват, я не подумал, но причем тут ребята?..» Акимов махнул рукой: «А, ладно, пойдемте!» — и час нас водил, показывал, рассказывал. Не знаю, ждал ли Радзинский все это время, или Акимов скомкал их разговор из- за нашего визита... В 70-е меня с учениками приглашали на просмотры и обсуждения на «Союзмультфильм». Я был знаком с Андреем Хржановским, видел многие его вещи, в том числе и запрещенную «Стеклянную гармонику». Раза два общались с Норштейном. Детки очень рвались на такие просмотры.
У нас на Пресне была вторая смена, и утром мы часто ходили на репетиции в театр, а вечером к нам приходили искусствоведы, художники, актеры. И никого из ребят не нужно было «загонять» на эти встречи, всем было очень интересно. К нам приходили Александр Свободин, Александр Кутепов, актер театра Советской армии, многие другие. Рассказывали, как создается спектакль. Приглашали к себе в театры, звали за кулисы. Помню, как мы смотрели «Вишневый сад» в театре Советской армии, и Кутепов, стоя в правой кулисе, разгримировываясь, торопился и рассказывал детям о спектакле, о репетициях... Дети с удовольствием ходили в театры, в кино. Может, потом не все писали рецензии — это не было обязаловкой. Но ходили все.
В конце семидесятых Алла Кигель, дочь известного театрального художника, работала в МТЮЗе и готовила «Героя нашего времени» по своей инсценировке. Она для работы брала у меня статью Виноградова. И пригласила нас на ночную генералку. И вот ребята из Бибирево едут поздним вечером в МТЮЗ, сидят там до полуночи, родители волнуются... И правильно, что ездили. Премьеры не было — спектакль закрыли. Мы смотрели «Разгром» в театре Маяковского с Джигарханяном, смотрели на гастролях БДТ «Мещан», «Сколько лет, сколько зим» с Лавровым и Юрским, видели с учениками «Петербургские сновидения» в театре Моссовета по «Преступлению и наказанию».
Я давал детям и современную литературу, но не самиздат — это было невозможно. Но Бабеля рекомендовал (когда его уже начали печатать). Я говорил: «Посмотрите, как люди бездуховны...» Один год пытался вводить Артема Веселого. Мы читали «Закон вечности» Нодара Думбадзе, «Свет далекой звезды» Маковского. «Как закалялась сталь» давал через фильм и через то, как о романе и его истории писал Лев Аннинский. «И это все о нем» В. Липатова затрагивал кактелефильм и рекомендовал книгу. «Малую землю» мы не проходили — этого не было в программе, было лишь рекомендовано. Но сам я читал, разумеется.
НЕ ВЫХОДИТЬ ЗА РАМКИ
Я знал, что Брежнев — ничтожество. Но когда мне говорили в редакции журнала «Народное образование», что моя статья не пойдет без цитат из Брежнева, — я их вставлял и при этом не испытывал никакого внутреннего раздвоения. Когда Брежнева только назначили, моя тетка, жена расстрелянного, бывшая ссыльная, сказала: «Ну что, обыкновенный человек — его назначили, будет работать». Никто не ждал, что во главе государства должен быть обязательно выдающийся человек. К высылке Солженицына я отнесся плохо, хотя не помню, говорил ли я об этом кому-нибудь. А когда сослали Сахарова, то возникало желание узнать, что случилось на самом деле. Я не очень верил газетам и начал искать, кто мне может рассказать. И кажется, узнал раньше, чем начали открыто об этом говорить.
О Чехословакии тоже узнал сильно позже, «задним числом». Вообще о многом узнавалось «задним числом». Я никогда не имел оснований считать себя диссидентом. Я даже «голосов» не слушал до 1991 года. У меня семь человек в роду пострадали, и я старался по возможности не выходить за рамки. Хотя меня вовсю ущемляли... Я еще с детства знал, что мной и группой моих товарищей с девятого класса интересуется КГБ. Нас поодиночке вызывали, допрашивали. Когда я говорил на допросах в КГБ слово «соотечественник», их это бесило. Они кричали: «Отечество у нас одно!» — а все вокруг мне доказывало, что нет. Мы не принимали Сталина, но долгое время жили иллюзией, что Сталин нарушил ленинские нормы. Что были ленинские нормы. Нам казалось, что коммунизм возможен.
В партию меня не пустили, хотя я пытался в начале 60-х. Мне с глазу на глаз сказали, что «с биографией вашего отца нечего и думать», а на людях ответили, что в школе рабочей молодежи у вас был отсев, и из трех положенных лет вы в деревне только год проработали. А что касается чувства национальной гордости... Возник некоторый эмоциональный подъем, когда Гагарин полетел. И все. Высоцкого я почти не знал. Сосед по дому на Пресне летом целыми днями крутил Высоцкого на полную катушку, в полный голос, и это создавало дискомфорт. А на сцене я видел его только в двух ролях: Гамлета и Галилея. До этого я уже видел Рецептера в роли Гамлета, Козакова, мне было с чем сравнивать. Но в некоторых сценах Гамлет Высоцкого был именно таким, каким, как я представлял, и должен быть Гамлет. Таганка на меня не производила потрясающего впечатления никогда, кроме, пожалуй, спектакля «А зори здесь тихие»... Моими театральными кумирами были Иван Николаевич Берсенев в Ленкоме и Александр Борисов в Александринке.
Я ДАЖЕ НЕ ВСЕХ ЛЕНИНЫХ ВИДЕЛ...
На «ленинские» спектакли, по-моему, я не водил детей — на них было трудно попасть. Я даже не всех Лениных видел. Кирилла Лаврова видел («Перечитывая заново»), а Калягина — нет. Но ни один из исполнителей мне не нравился: у Кирилла было внешнее сходство, но совершенная внутренняя пустота. Он гораздо лучше был в роли Молчалина или Городничего...
У меня были скромные жилищные возможности: коммуналка, этажерка. Поэтому книги я покупал редко, и дома держал только те, что входили в программу или те, которые нужны мне были для работы. Но я покупал книги по театру, по искусству. В самиздате читал «Собачье сердце», «Крохотки» Солженицына, стихи из романа «Доктор Живаго» Пастернака. А «ГУЛАГ»... Хотите начистоту? Третий том я до сих пор не прочел. Первые два тома прочел. И уже лет восемь читаю ученикам начало — механику ареста. Сильными впечатлениями были журнал «Новый мир», фильм «Земляничная поляна» Бергмана, «Восемь с половиной» Феллини, картины Алова и Наумова, «Иваново детство» Тарковского. Мы поклонялись Берсеневу, Товстоногову, Эфросу. Я ходил на все, что производило впечатление разорвавшейся бомбы. В этом был азарт — пойти на то, о чем спорят. И составить собственное мнение.
Что вы знаете о детстве И. А. Крылова? Расскажите о том, как учился И. А. Крылов и какую роль сыграла мать в его образовании и воспитании. Как вы думаете, какие качества привила баснописцу мать и как они отразились на самообразовании Крылова?
Ответы:
Родился Крылов в бедной дворянской семье, потому не получил ни домашнего, ни гимназического, ни пансионатского образования. Начальные способности чтения и письма привил Крылову отец. Мама приобщила сына к чтению и пристально следила за его развитием. Учение давалось мальчугану просто. Он был музыкален, сам выучился играть на скрипке. Отец дал маленького Крылова в учение французу- гувернёру, который преподавал язык в губернаторском доме. Иван Андреевич учил язык совместно с детками губернатора, но «учитель был не очень сведущ, и потому ученики его не много поспевали». После смерти отца заботы о воспитании и образовании отпрыска взяла на себя мама. Ей пришлось отпустить старшего сына в чужой дом, в богатую и культурную семью Львовых. Там он сразу прислуживал и проходил курс наук вкупе с детками владельцев. Крылов осознавал, что ему необходимо полагаться только на свои силы, возможности, разум. Но для их развития требовались познания. Так ученье стало в очах Крылова единственно вероятным выходом из бедного состояния, потому он занялся самообразованием. А помогает ему в этом мама Мария Алексеевна. Она воспитала в своём сыне такие свойства, как усидчивость, бдительность, ответственность, усердие, щедрость, душевность, самостоятельность, житейская основательность, практичность.
Многие из нас наслышаны про кавказское гостеприимство. Мол, примут там тебя в любое время, напоят, накормят и, вообще, чувствуй себя как дома.
Но если откровенно, при жизни в Москве эта история кажется каким-то стереотипом. И до момента, пока сам не доехал до гор, к рассказам об этом гостеприимстве относишься не то чтобы недоверчиво, скорее как к чему-то, тебя не касающемуся.
Однако всё это смотрится совсем по-другому из Дагестана, где в клинч входят Каспий и Кавказские горы. Дядя Хабиба Магомед узнал о желании взять у него интервью всего за пару часов до нашего приезда - изначально хотели ехать в родное село Нурмагомедова своими силами, но неожиданно очень помогла команда чемпиона UFC.
В итоге в указанное время Нурмагомедов стоял у въезда в Кироваул - село в 65 километрах от Махачкалы. Строго говоря, родился Хабиб Нурмагомедов в Сильди, что намного дальше в горы и вглубь республики. Но сам он называл Кироваул своим родным местом. Сюда он переехал вместе с отцом в два года.
Ну что тебе-то рассказать, сколько вас в последнее время приезжает, сил нет! - смеётся дядя Хабиба.
Не достали мы вас? - спрашиваю.
Да нет проблем, это правильное дело. К нам и американцы приезжали, как их... CNN, - отвечает мужчина в кепке с другой латинской аббревиатурой - UFC, переговариваясь на своём языке с местными жителями. И показывает фотографии темнокожего гостя - тот, говорят, был действительно потрясён увиденным.
Ещё не знаю, где буду смотреть [бой], - весело продолжает рассказывать Магомед. - Может быть, в Махачкале, а может быть, и здесь придётся остаться из-за дедушки. Я каждые пять минут с ребятами в Америке созваниваюсь, списываюсь. Хабиба, говорят, уже забрали из гостиницы, повезли на мероприятие. Разговариваю с Умаром, его двоюродным братом. Говорит, все спят, это раннее утро было. Настроение хорошее. До боя уже часы считает.
Иван Крылов первые годы детства провёл в разъездах с семьёй. Грамоте выучился дома (отец его был большой любитель чтения, после него к сыну перешёл целый сундук книг); французским языком занимался в семействе состоятельных соседей. В 1777 г. он был записан в гражданскую службу подканцеляристом Калязинского нижнего земского суда, а затем Тверского магистрата. Эта служба была, по-видимому, только номинальной и Крылов считался, вероятно, в отпуске до окончания ученья.
Учился Крылов мало, но читал довольно много. По словам современника, он «посещал с особенным удовольствием народные сборища, торговые площади, качели и кулачные бои, где толкался между пестрой толпой, прислушиваясь с жадностью к речам простолюдинов». С 1780 года начал служить подканцеляристом за копейки. В 1782 г. Крылов ещё числился подканцеляристом, но «у оного Крылова на руках никаких дел не имелось».
Когда великий русский баснописец Иван Андреевич Крылов был маленьким, он, конечно, не догадывался, что будет стоять в самом центре северной столицы, в городе Петербурге, посреди Летнего сада в виде бронзового памятника. А вокруг этого памятника скульптор барон Клодт разместит бронзовых мартышку, осла, ягненка, ворону, лисицу и кое-каких других героев знаменитых басен.
Отец у Крылова был старым солдатом, за старательную службу его даже сделали офицером. Он с утра до вечера на плацу, на утоптанной земляной площадке, учил молодых солдат-новобранцев воинским приемам. Маленький Иван Андреевич прохаживался поблизости с мамой. Мама крепко держала сына за руку, потому что было ему тогда три года. А когда однажды началось восстание Пугачева, отцу, Андрею Прохоровичу Крылову, дали звание капитана и отправили на войну против восставших крестьян и казаков. Отец посадил в крытую телегу-кибитку жену и маленького сына и отправился на Урал воевать.
Андрей Прохорович так отважно защищал свою крепость, что Емельян Пугачев, который мечтал вместе со своим войском взять ее штурмом, приговорил к смерти не только самого капитана, но даже его жену и четырехлетнего Ивана Андреевича.
Маленький Иван Андреевич укрывался в это время за стенами другой крепости, побольше. Ее называли город Оренбург. Однажды, когда маленький Крылов вышел во двор, пугачевцы начали стрелять из пушек, и под ноги ему бухнулось с неба огромное чугунное ядро, а потом второе, третье. Ядра ударялись о землю так сильно, что кругом все вздрагивало, а одно ядро, упав, долго еще продолжало крутиться. Маленький Крылов не испугался этой бомбардировки, но тут из дома выскочила его мама, запричитала, схватила сына на руки и утащила в погреб.
Спустя много лет великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин долго расспрашивал уже старого Крылова про то, как он в детстве жил в осажденном городе. Крылов ему рассказывал и про себя, и про отца. И многие считают, что герой "Капитанской дочки" капитан Миронов - получился похожим на капитана Андрея Прохоровича Крылова.
Только у капитана Крылова была не юная дочка Маша, как написал Пушкин, а маленький сын, будущий баснописец.
Пугачеву не удалось до них добраться, его, как известно, в конце концов, самого взяли в плен, посадили в железную клетку и повезли в Москву.
А старого капитана Крылова через несколько лет после победы перевели в город Тверь, с воинской службы в штатскую. Если бы он мог, он бы и вовсе не служил, но приходилось зарабатывать деньги.
Стал бывший капитан Крылов городским чиновником, но по вечерам, когда вспоминал боевые дни, хватал свою старую саблю и колол ею лучину для растопки печи.
1, 3. Родился Крылов в бедной дворянской семье, потому не получил ни домашнего, ни гимназического, ни пансионатского образования.
Начальные способности чтения и письма привил Крылову отец. Мама приобщила сына к чтению и пристально следила за его развитием.
Учение давалось мальчугану просто. Он был музыкален, сам выучился играть на скрипке.
Отец дал маленького Крылова в учение французу- гувернёру, который преподавал язык в губернаторском доме. Иван Андреевич учил язык совместно с детками губернатора, но «учитель был не очень сведущ, и потому ученики его не много поспевали».
После смерти отца заботы о воспитании и образовании отпрыска взяла на себя мама. Ей пришлось отпустить старшего сына в чужой дом, в богатую и культурную семью Львовых. Там он сразу прислуживал и проходил курс наук вкупе с детками владельцев. Крылов осознавал, что ему необходимо полагаться только на свои силы, возможности, разум. Но для их развития требовались познания. Так ученье стало в очах Крылова единственно вероятным выходом из бедного состояния, потому он занялся самообразованием. А помогает ему в этом мама Мария Алексеевна. Она воспитала в своём сыне такие свойства, как усидчивость, бдительность, ответственность, усердие, щедрость, душевность, самостоятельность, житейская основательность, практичность.
